Валерий Поволяев - Свободная охота (сборник)

– Есть следить за каменным проходом, – чётко, будто нёс морскую вахту, отозвался Кучеренко, покосился на побледневшего, мокрого от пота Ефремкова – первый раз столкнулся парень с пулей, у Кучеренко это уже было.

Ефремков неожиданно дёрнулся и застонал, закусил зубами нижнюю губу.

– Потерпи, потерпи, Коля, – хриплый, надсаженный жарой и дымом голос Терехова сделался ласковым, успокаивающим – капитан словно бы брал боль Ефремкова на себя, вёл, как отец, уговаривающий пострадавшего сына, – потерпи, друг!

И Ефремков терпел – закусив нижнюю губу, потея и громко шмыгая носом, он сдерживал в себе стон. Терехов затянул узел бинта на затылке и похвалил:

– С такой выдержкой, Коля, в армии можно далеко пойти…

– С какой выдержкой? – слабым голосом спросил Ефремков.

– Боевая у тебя выдержка, Коля, для всех нас примерная, – Терехов поправил бинт и помог Ефремкову натянуть на голову шлем.

Вспомнил сына Игорька и у него невольно потемнели глаза – он соскучился по сыну и ощущение отдалённости, оторванности от дома, от сына и Ольги каждый раз причиняло ему боль, глаза потемнели, лицо тоже потемнело, сделалось жёстким, резким.

Если сказки действительно способны сбываться, – ну хотя бы на малую толику, то происходящее должно исчезнуть, забыться, словно некий дурной сон, раствориться в воздухе, – а когда растворится, то ни стрельбы не будет, ни пулемётных строчек, ни грохота гранат, ни плоских, словно бы из ничего возникающих фигурок душманов, ни свинцового ожога водителя Коли Ефремкова… Пусть ничего этого не станет, а вместо жаркого дня и тёмного, бьющего резкой густой желтизной и сизью ущелья пусть будет дом, покой зелёного лета, детишки, пристающие с просьбой покачать на колене, серьезный сын Игорёк, коллекционер и отличник, Ольга в лёгком платье… Вспомнив Ольгу, Терехов закусил губу, мотнул толовой, сопротивляясь собственной думе, расслабленности, которая всякий раз сопровождает подобные думы, шевельнул губами, посылая ко всем чертям разные несбыточные сказочки – для него есть только одно: явь, бой, душманы – то, что видит в ущелье, бронетранспортёр, два пулемёта и двое ребят, выполняющих вместе с ним задание, – спросил сипло, освобождаясь от всего наносного, ненужного в военном деле, от душевной слякости и квелости:

– Как, Коля, чувствуешь себя?

– Ничего, только голова очень звенит.

– От удара, Коля. Пройдёт, Коля. Главное – выдержка.

В ответ Ефремков растянул губы в улыбке: про выдержку он уже слышал.

– С такой выдержкой, Коля, ты далеко шагнешь в армии. Генералом будешь.

Поесть бы, товарищ капитан, – неожиданно жалобным голосом попросил Ефремков, сжал рот. Губы у него сделались морщинистыми, будто у старухи.

– Подожди, Коля, бой окончим, тогда заправимся.

– Есть хочу!

– Значит так, Коля, – Терехов повысил голос, – о еде – потом, сейчас приготовься.

– Есть приготовиться, – перестал скулить Ефремков, лицо его, бледное, от пулевого ожога будто бы выстуженное изнутри, порозовело, пальцами он притронулся к повязке. Глаза сузились от некого нехорошего изумления: Ефремков словно бы не верил в то, что перевязан.

– Готов?

– Готов.

– Давай тихо вперёд. Как только пройдём камни, которые нас прикрывают – сразу полный газ. Понял?

– Понял.

– Вперёд!

Большие резиновые колёса бронетранспортёра зашевелились, прокрутились на месте, словно у паровоза, трогающего тяжёлый состав – паровоз Терехов видел в своём детстве, – запахло паленым, Кучеренко повёл головой по воздуху, обеспокоенно зашевелился.

– Не горим?

– Нет. Перегрелся мотор.

– А то из нас сделают тушёное мясо в бронетранспортёре. Как в духовке.

– Внимание, Кучеренко!

Сержант кивнул и прижался щекою к прикладу пулемёта. В двигателе бронетранспортёра возникли перебои, раздались хлопки – один, другой, третий.

– Что там, Коля?

– Мотор, говорю, перегрелся. И высота сказывается, товарищ капитан.

Здесь горы, высота около двух тысяч метров над нулевой отметкой – той, что считается уровнем моря, воздух жидкий, слабый, кислорода в нём полнормы, а может, и того нет, люди и животные задыхаются, тянут еле-еле, не говоря уже о машинах. Машинам труднее, чем людям, вон как бронетранспортёр храпит, кашляет, высаживает вхолостую дым из выхлопной трубы.

– Коля, нам надо ещё немного продержаться.

– Обязательно продержимся, товарищ капитан. Машина хоть и даёт петуха, а всё же русская.

– Газ, Коля!

В двигателе бронетранспортёра застучал металл, возникли одышка, хрип, словно бы мотор отказывался работать, Ефремков сбросил газ, потом снова надавил на педаль, и машина, выбивая колёсами камни, давя рыжие и жёлтые сланцевые плиты, вынеслась в каменный проём.

Проём снова наполнялся бородатыми, в неопрятной одежде людьми, сзади к горловине, как увидел и невольно поморщился Терехов, подползали «бретфорды» с ярко раскрашенными кузовами – видать, были захвачены у кочевников – только кочевники раскрашивают свои дизельные иноходцы цветастыми квадратами, ромбами, треугольниками, вписывают изречения из Корана, путевые пословицы и присказки, метят транспорт – каждый на свой лад, берегут машины, поскольку без этих грузовиков у них жизни нет, и вот грузовики отняты. С ними, возможно, отнята и чья-то жизнь. Хотя душманы кочевников убивают редко. Терехов сжал зубы, втянул в себя горький маслянисто-мутный воздух. Банда, которая засела в этом ущельи, была не просто крупной, а очень крупной: вон сколько вывалило! Со всех сторон ползут, словно муравьи.

Главное сейчас – бить по гранатомётчикам, автоматы и пулемёты потом.

Бронетранспортёр развернулся носом к горловине, Ефремков, держа ногу на педали, включил заднюю скорость, чтобы можно было в любой миг дать тягу, и застыл.

– Левый борт держи! – крикнул ему Терехов. – Как бы оттуда гранатой… Прикрывай!

Левый борт был сейчас уязвим более всего, не нос бронетранспортёра, на который скатывалась вся эта масса – нос защищён двумя пулемётными стволами, а борт, на который никто, вроде бы, не выходит, но… Ведь куда-то же подевались душманы, появившиеся вон у тех затененных камней! Сквозь землю если только провалились, в кяриз, из которого не дано выбраться? Капитан выбил из горла застойную мокроту, дал очередь из пулемёта.

Почти вместе с ним ударил и Кучеренко. Грохот его пулемёта на этот раз оказался сильнее грохота станкача, – с отзвоном пустые гильзы вылетали из отбойника и бились о крашеный железный борт. Терехов водил стволом, выискивая места, где душманскае группки были погуще, загонял их за камни, морщился, словно у него болели зубы, когда видел, что пули пробивали мутный темновато-застойный воздух ущелья и уходили в молоко, он простреливал пространство не только свинцом, а и взглядом, выискивая гранатомётчиков и всё же не всех нашёл – в машину, чуть пониже лючка, у которого сидел; Кучеренко, с чугунным стуком ударила граната, отскочила, вонзилась в ноздреватый, вросший в землю валун и взорвалась.