Иван Курчавов - Цветы и железо

— Молодцы они там, в Москве и Ленинграде! — подхватил Калачников. Он подошел к парню, положил на его плечо руку и спросил: — Так, говоришь, пароль нужен? — Задумался, повернулся к окну, увидел за чистым, отмытым осенними дождями стеклом свой сад с оранжево-золотистой листвой и словно нашел то, что искал. — Ваши люди должны спрашивать, входя ко мне в дом: «Цветы есть?» Мой ответ: «Цветов нет, есть семена». Они: «А будут цветы?» Я: «Конечно будут!»

Связной повторил все это.

Когда он ушел, Петр Петрович долго думал о том, что он велел передать туда, партизанам. Он не только советовал, он страстно убеждал убить человека. Как мало у Коха осталось от человека! Что же сделало новоявленного помещика таким звероподобным существом, помышляющим об уничтожении половины человечества? Проклятый фашизм!.. Сегодня Советский Союз… Завтра Англия… Послезавтра Индия и Китай… Затем Америка… Истребить половину… И во имя какой цели? Чтобы жили и плодились единицы, вроде Коха, — все остальное — человеческий мусор, удобрение… Убить будущих Пушкиных, Толстых, Чайковских, Мичуриных, Шопенов, Шиллеров, Мопассанов, Тимирязевых, Циолковских, оставить истеричных гитлеров, уродливых геббельсов, садистов кохов… Нет, нет! Лучше устранить одного Коха, но сохранить жизнь людям десяти деревень. Лучше отправить на тот свет бесноватых фюреров Германии, чем это делать с миллиардом невинных людей, живущих на земном шаре! Так лучше!

Он подошел к книжному шкафу и снял с полки книгу. Медленно, задумчиво отвернул обложку в ледериновом переплете. На него, как живой, взглянул учитель в белой соломенной шляпе — седой, упрямый старик. Петр Петрович долго смотрел на портрет, покачивая головой, затем стал читать надпись на первой, титульной странице, сделанную упругим, энергичным почерком.:

П. П. Калачникову.

Не ради детских забав переделываем мы природу. Свершаем это во имя Человека, чтобы Человек жил дольше и лучше.

«Чтобы человек жил дольше и лучше! — про себя повторил Петр Петрович. — Вот для чего и должен перестать жить Адольф Кох!»

Кузнечное дело, к удивлению Алексея Осиповича, оказалось сложнее, чем он предполагал. «Отвык, — подумал Шубин, — придется начинать все сначала». И он терпеливо осваивал забытую профессию, стараясь делать все — от элементарного и легкого до сложного и трудного. Он сам ходил в поле и ловил лошадей, ведя их на поводу до кузницы, рашпилем поправлял поврежденные копыта и всякий раз долго примеривался, куда лучше всего поставить подкову. Постепенно он освоился с кузнечным делом и пришел к выводу, что вспоминать забытое все же легче, чем начинать с азов.

А дома, в комнатушке, снятой за шестьдесят рублей в месяц у пожилой вдовы, иной курс наук…

— Приобретай важность и надменность, — назидательно говорил Тане Шубин, — надо тебе понять, кто ты есть: дочь кулака, обижена на Советскую власть, на всех смотришь с озлоблением, всех считаешь своими лютыми врагами.

— Лютые враги для нас сейчас фашисты, Алексей Осипович! — Таня качает головой и улыбается.

Шубин безнадежно машет рукой:

— Грубее ты должна быть. И слово погрубее, и взгляд злей.

— Лучше скажите, что такое любовь? Вы влюблялись, Алексей Осипович?

Таня сидит у окна и смотрит на улицу. Часто она задумывается вот так же, как и сегодня. Давно понял Шубин, чем озабочена его нареченная дочка. А как ей помочь? Несколько лет назад ему довелось проводить беседу о любви и дружбе. Думал, проще и темы нет. Но девчонки забросали его такими вопросами, на которые он и ответить не мог.

— Любовь, Танюша, такая, знаешь, штука, — начинает Шубин, — и самая простая, и самая трудная. На все, кажется, ради нее готов. Помню, влюбился — знаешь, о каких глупостях думал? Вот бы моя Наташка тонуть в реке начала! В каком-то страшном водовороте… Люди стоят на берегу и боятся прыгнуть. А я со всего размаху — прыг, и ее, миленькую, почти утонувшую, на берег. И она убеждается, что лучшего друга у нее нет в целом свете. Или она спит, а дом горит, крыша вот-вот обвалится. А я бью стекло, залезаю в дом и выношу ее. Вот какими мыслями была занята мальчишеская голова!

Таня с затаенной улыбкой смотрит на Шубина; она слегка, непроизвольно кивает головой, лицо ее светится от внутренней радости.

— Я тоже все готова сделать, — говорит она.

— Полковник наведет справки: может, еще все в порядке, — успокаивает Шубин.

— В пехоте не всех убивают, Алексей Осипович?

— Ну что ты, Танюшка!

— Страшно мне за него… — Она смотрит теперь уже печальными глазами на Шубина. — Ведь правда, что у него самое хорошее имя? Александр, Саня, Саша, Сашка, Шура, Шурик…

— И Сашок! — Шубин кивнул головой.

— И Сашок! — быстро соглашается она. — И почему не вовремя война началась! У нас такие планы были!.. И все пропало, Алексей Осипович!

— Как это так все пропало? Через годик, смотришь, побьем немца. Вот и считай, что у тебя с Сашком после средней школы были большие каникулы.

— Какие же это каникулы, когда каждую ночь страшные сны снятся! На каникулах отдыхают, а я за него измучалась. Я думала, что мы просто так дружим, а оказывается, нет. — В глазах ее одновременно затаились печаль и радость. — Я вот вопрос задала, что такое любовь? Сама я ответить пока не могу… Просто жить без Сашка нельзя, хоть бы издали взглянуть на него!..

— Надо научиться, Танюшка, ждать!.. Вот видишь, ты и меня перевоспитала на свой лад. Грубее нам нужно разговаривать, Танька. И не Алексей я тебе Осипович, а батька! Так и зови. А я тебя все время Танькой буду звать. Люди мы с тобой грубые, озлобленные, чуждые ласке. Так-то!.. Найдем Сашка твоего, имей терпение…

— Постараюсь, батька…

В середине сентября колхозный кузнец Кузьма Николаевич Петрачков получил по почте письмо. Сестра звала на крестины по случаю рождения дочери, обещала наварить пива, бражки, угостить бараниной. Таня перечитывала малограмотные каракули и с недоумением смотрела на Алексея Осиповича. Но батька сказал, что письмо это условное и что они должны прибыть не к сестре на крестины, а к полковнику из разведывательного отдела штаба фронта.

В течение месяца с ними занимался капитан, помогая изучить нужные по их легенде приемы и методы разведки. А сегодня их принимал полковник, принимал в заброшенном доме лесника, в нескольких километрах от командного пункта. Они сидели в холодной и неуютной комнате с выбитыми окнами. Лейтенант прохаживался где-то на улице. Полковник и лейтенант оделись, как и подобает заправским охотникам: непромокаемые брезентовые куртки, высокие, за колено, резиновые сапоги, тульские ружья и набитые патронташи — добавить бы к этому жирных тетерок или вальдшнепов!