Иван Курчавов - Цветы и железо

— Торопино по другой дороге.

— Разве? — удивился Поленов. — Значит, ошибся. Вот те раз! А как выйти на торопинскую дорогу?

— Я помогу. Идемте.

«Вот ведь привязался!» — думал Поленов. Он ненавидел полицая, но старался показать ему, что весьма признателен за помощь. Никита Иванович стал жаловаться на свою горькую судьбу: как его раскулачили, сколько лет он мыкался по лагерям и другим невеселым местам, как трудно работать сейчас в кузнице, в которой мехи прохудились и едва нагнетают воздух, а в Торопино, говорят, можно достать хорошие мехи, кузнец продает.

Полицай произносит свое «ну-ну» то ли с сочувствием, то ли с насмешкой. Лицо у него тусклое, голос детский, писклявый. Самое характерное у него — глаза, красные, словно плотичьи.

— Так где же выйти на дорогу? — спросил Никита Иванович, когда они уже подходили к станции.

— В нашем участке есть человек из Торопино, он расскажет.

«В полицейский участок тащит, вот подлец! — про себя ругнулся Поленов. — Видно, меня он прихватил по своей инициативе. Этот работает на немцев с душой… А есть ли смысл идти с ним в полицейский участок? А если их, полицаев, там много и среди них окажется кто-то знакомый? Или из деревни Любцы, откуда родом Никита Поленов? Взял да и нанялся в полицию настоящий любцовский кулак?.. Попался, ай-ай! А еще Таньку вчера ругал!.. Ругал правильно, нельзя нам так запросто прогуливаться!»

— Я вас затрудняю, вы, наверно, только с поста, усталые? — начал Поленов. — Может, я и сам найду эту дорогу?

— Ну-ну! — уже прикрикнул полицай.

Они проходили мимо здания гестапо. «Нет, к полицаям я не пойду!» — решил Поленов.

— Одну минуточку, — торопливо произнес он, — я до лейтенанта Эггерта. Одну минуточку! Дело до него большое!

«Эггерту скажу, что видел двух подозрительных, шел за ними следом, да вот задержал полицай: ему объяснять не стал… Жаль, что потерял из виду тех!.. Если сразу пойти, может, еще и догоню…»

— К господину лейтенанту Эггерту! — доложил Поленов, входя в комнату дежурного.

— Будет через час.

— Разрешите обождать?

— За дверью.

Через туманное стекло Поленов наблюдал за полицаем. Тот долго переминался с ноги на ногу и, махнув рукой, пошел своей дорогой. Вскоре, не дождавшись Эггерта, покинул ненавистный дом и Никита Иванович. Он побрел к своему дому, сожалея, что аэродром не разведан и завтрашний доклад полковнику будет малоценным.

До обеда работы у Никиты Ивановича было много: подковал несколько лошадей, а пообедав, он вместе с Таней принялся за уборку кузницы. Нужно уложить уголь, купленный у сторожа депо, починить прохудившиеся мехи, убрать негодные подковы, подмести. Таня называла такую уборку «субботним днем» в кузнице. Вернувшись с очередной корзиной угля, она сообщила Поленову:

— Батька, сюда на лошади Прыщ едет, — наверное, лошадь подковать хочет. — Прыщом Таня звала лейтенанта Эггерта.

Она угадала: Эггерт приехал подковать лошадь. Он молодцевато спрыгнул с коня, погладил ему бок, морду, вынул изо рта удила и сказал, заглядывая в разговорник:

— Конь, ковка, ошень быстро работа!

— Айн момент! Будет очень быстро работа! — в тон Эггерту ответил Никита Иванович.

Приняв лошадь, он под уздцы провел ее к колоде и привязал к позеленевшему медному кольцу. Эггерт закурил сигарету и, расставив широко ноги, наблюдал за работой кузнеца. Поленов старался работать так, чтобы лейтенант остался доволен и не усомнился в его способностях. Таня продолжала таскать уголь с воза в кузницу.

— Поленофф, у вас красиво дошь. Одеть красиво, будет ошень красиво!

Никита Иванович взглянул на Эггерта и заметил масляный налет на глазах, вздрагивающие губы.

— Ви красив барышень, — сказал он Тане. — Я понимайт толк русские красавицы!

— Дочка хорошая, да вот большевики угробили ее. Чахотка у нее, ваше благородие, — торопливо заговорил Никита Иванович, испугавшись, что Эггерт может принять на себя заботу о русской красавице.

— Кропили, што знашит слово «кропили» и «шахотка»?

— Гробили, ваше благородие, — это значит почти до гроба, до смерти довели. А чахотка по-ученому туберкулезом прозывается, — ответил Никита Иванович.

— Туберкулез штука плохой, ошень плохой.

— Надо бы хуже, да нельзя, ваше благородие! Здоровая девка была, а вот большевики что наделали. Капут им будет?

— Есть капут! Москве капут ошень скоро, Петербург капут. Всей России капут!

Таня его уже больше не интересовала. Тем более что она, поняв, чего хочет Никита Иванович, зашлась надрывным кашлем до слез в глазах.

— Нам надо лучше помогайт, Поленофф, активно помогайт! — Эггерт приблизился к Никите Ивановичу и заговорил полушепотом: — Те оба большевик есть Низовой. Может, они вас искают. Ловийт их надо. Две тысяши марок наград. Богат будешь, Поленофф!

— Во сне эти бандиты снятся, ваше благородие.

— Это хорошо, Поленофф!

«Если спросит про вчерашний случай — расскажу, — подумал Никита Иванович. — А не спросит, чего я полезу на этот разговор. Полицай, конечно, не доложил, чтобы не выставлять себя на посмешище: хотел забрать своего же человека!»

— А может, они в другое место подались, ваше благородие? — не отрывая взгляда от конского копыта и стараясь быть совершенно безразличным, спросил Никита Иванович. — Чего им торчать в этой яме?

— Ты не понимайт, Поленофф. Они понимайт, им нужен Низовая. Они уже был поймат.

— Поймали и отпустили?

— Не их лично поймат, других поймат. Они Низовой. Это я знайт. Вы ходит много, все посмотреть. Ошень нужен. Два тысяши марок, Поленофф, большой немецкий денег. Сегодня посмотрийт. Они не ушел. Дороги Низовой я ставийт замок. Они шаломовке. Как это? Не шаломовке, другой слов.

— Мышеловке, ваше благородие.

— Яволь, яволь: мышейловка! Приме́т помнит, Поленофф?

— Помню, ваше благородие, вы мне говорили, — ответил Никита Иванович, посмотрев по сторонам. — У брюнета рассечена бровь, и спереди у него три металлических зуба, у блондина нет большого и указательного пальцев.

— У вас хороший память, Поленофф! Блондин имейт серый глаза, типишный русский нос, как говорят, картошкой. Брюнет шерный глаз, лысый голов мак… маку…

— Макушка? — подсказал Никита Иванович.

— Яволь!

— Это уже лучше, когда есть новые приметы, ваше благородие.

— Яволь. Они не бегут Низовой. Мы будем поймат. Вы, Поленофф, старайтесь: два тысяши — больший деньги!

— Буду, ваше благородие, деньги нам с дочкой очень нужны. А дадут? Все дадут, что обещают?

— Немцы педант. Они делайт, как говорят! — снова рассердился Эггерт.

— Вот лошадку подкую и направлюсь по Низовой, ваше благородие. Такой заработок нельзя другим отдавать. С дочкой пойдем. Заприметим — считайте, что они наши.