Иван Курчавов - Цветы и железо

— Значит, ты это… Меня отпускаешь? — спрашивал он и сам отвечал: — Отпускаешь! А им через три дня капут… Ты, ты понимаешь? Не понимаешь? Тебе не надо понимать!.. Зачем тебе понимать?.. — говорил он, икая.

— А далеко ехать-то? — осторожно начал Калачников.

— Отсюда не видно!

— В какую деревню-то? — небрежно спросил Петр Петрович, разрезая на дольки огурцы.

— А зачем тебе деревня?.. Ты расписку не давал, а я дал!.. Все дали расписку! Деревню называть не имеем права, вот!.. Дай еще водки!

В этот день Петр Петрович водки не жалел. Он отвел охранника в другую комнату и уложил в кровать.

— Злой народ там, в Кормилове, — сказал Калачников, расстегивая ворот полицаю. — Осторожней надо быть!

— Кормилово… почему Кормилово?.. Гучки, там вот… Гучки… капут… — проговорил полицай, засыпая.

Он был мертвецки пьян.

«Неужели Гучки? — Калачников ходил по комнате и ежеминутно посматривал в окно. — Красивая, в садах, деревушка на берегу реки!.. И такой народ! Неужели через три дня начнется все это страшное?»

Теперь он не только смотрел в окно, а, набросив на плечи полушубок, часто выходил за калитку и смотрел, не появится ли огневский паренек. Не случилась бы помеха! Постов натыкано много…

Зато как он обрадовался связным — так они были кстати! На этот раз с прежним, белокурым, подвижным пареньком был другой, моложе его, веселый и еще более подвижной, зрачки что круглые угольки. Смуглый, загорелый, с кудряшками черных волос на лбу, он походил на бойкого цыганенка.

— Это на всякий случай, — пояснил белокурый, показывая на товарища. — Мы теперь к вам по очереди ходить будем.

Петр Петрович увел парней на кухню, подальше от полицая, и рассказал им все, что узнал о готовящемся нападении на деревню. Потом он выложил на стол медикаменты. Лекарства было решено спрятать в корзину, прикрыть тонким слоем сена, а сверху положить в два ряда яйца. Получилось хорошо, но Петр Петрович все же побаивался: обнаружат гитлеровцы пересылаемое — несдобровать ребятам.

Связные ушли.

Вскоре проснулся полицай и намекнул, что у него пересохло в горле. Калачников налил еще полстакана, полицай выпил и, шатаясь, вышел из комнаты.

Петр Петрович вдруг почувствовал на душе облегчение: пригодился он для дела. Теперь люди могут быть спасены… Удачная разведка — половина успеха боевой операции. Так часто бывает на фронте. А ныне везде фронт: вон сколько березовых крестов выросло на окраине Шелонска… Да и разгром карателей будет иметь большое значение: прохвосты задумаются, может быть, меньше будут совершать злодеяний — побоятся народной мести.

За окном мелькнула фигура возвращающегося полицая. Еще в дверях он радостно закричал:

— Господин Калачников! Там дело такое случил лось!.. Одного вроде бы цыганенка сцапали!.. Сейчас потащили в комендатуру. А второго ранили, но он в кусты уполз. Найдут!.. Стаканчик, господин Калачников, в честь такого известия!

— А кто же этот цыганенок? — стараясь быть спокойным, спросил Петр Петрович.

— Говорят, партизан.

Полицай протянул стакан, Калачников налил почти до краев: пусть в такой момент охранник будет лучше пьяным, чем трезвым!

Известие, неожиданно принесенное полицаем, резко меняло положение. Еще несколько минут назад казалось, что все складывается как нельзя лучше. Теперь рушились все планы: и спасение населения, и доставка медикаментов. Возможен теперь провал и самого Калачникова. Если черноглазый паренек-«цыганенок» сдаст, смертной казни не миновать.

Первой мыслью Калачникова было бежать, бежать куда глаза глядят, лишь бы быстрее выбраться из Шелонска. С трудом взял себя в руки: а куда бежать? Местонахождения партизанского отряда он не знал. Если попадет в деревню, крестьяне могут уничтожить его, как предателя. Да и как вырваться из города: Калачникова знал и стар и мал, и хорошие и плохие люди, знали и все полицаи. Сутулого, сгорбленного, сухощавого, с хохолком редких волос на голове, его легко можно отыскать даже в многотысячной толпе.

Вопрос о бегстве из города, таким образом, был решен отрицательно. Да и не хотелось быть трусом.

Но что делать? Ждать, когда придут полицаи или немцы и схватят в собственной квартире? Пойти к соседям и пересидеть облаву?

Он медленно бродил по комнате и думал о том, как найти выход из этого трудного положения. План возник неожиданно — рискованный, дерзкий, но, пожалуй, единственно правильный при сложившейся ситуации.

Калачников забрался на чердак и стал отбирать лучшие яблоки, которые хранились в ржаной соломе. Набрав кошелку доверху, он прикрыл ее плотной синей бумагой и направился в военную комендатуру. Рассуждал про себя так: если он пришел, следовательно, не чувствует за собой вины. Если его даже и выдаст под пытками связной, он отопрется: скажет, что Огнев мстит ему за переход на сторону немцев, за бегство из Лесного. Медикаменты тоже не улика, он категорически отвергнет это обвинение, да и немец-аптекарь не выдаст ни его, ни себя.

Несмотря на все опасения, Калачников все же верил в связных: вряд ли Огнев поручил бы такое дело первым попавшимся.

У военного коменданта Петр Петрович застал Муркина. Городской голова, вероятно, что-то докладывал и внезапно смолк, как только увидел Калачникова.

— Я обожду, посижу за дверью, — сказал Петр Петрович; Хельман кивнул головой.

— В движке обнаружили металлическую пыль, — услышал Калачников за неплотно прикрытой дверью голос Муркина. — Кто-то подбросил, чтобы вывести из строя.

— Нашли виновников? — спросил Хельман.

— Пока нет, — виновато ответил Муркин.

— Вы очень медленно ищете! — повысил голос комендант. — Все вы делаете ужасно медленно и плохо! Что сделали с работницей, у которой нашли Почетную грамоту?

— Повесили. Вчера повесили, господин обер-лейтенант, — угодливо и торопливо отвечал Муркин. — А грамоту на грудь прикололи.

— Приказ об изъятии советских учебников, выпущенных после семнадцатого года, подготовили? — спросил Хельман.

— Так точно!

— Что обещали за невыполнение приказа?

— Да у нас одна награда, — ответил Муркин, — расстрел или повешение. Вопрос возник, господин обер-лейтенант.

— Какой?

— Дореволюционных учебников ни у кого не сохранилось.

— А зачем они вам?

— Учить…

— Кого учить? — обрезал Хельман.

— Детей.

— Глупости несете, господин городской голова! — раздраженно произнес Хельман.

«А с ним, Муркиным, ты показываешь себя таким, какой ты есть на самом деле!» — подумал о Хельмане Петр Петрович.

Калачников услышал приближающиеся к двери шаги и принял безразлично-равнодушную позу. Полуоткрыв дверь, Хельман посмотрел на старика и пригласил его в кабинет.