Валерий Барабашов - Белый клинок

— А может, и надоели, — согласился с ухмылкой во весь рот Марко. Увидел выходящего из горенки Ивана, повернулся к нему. — Ну, как почивали, красный командир? Не болять ли бока?

— Чего тебе? — сухо спросил Колесников, настороженно оглядывая всех троих.

— Да чего… — Гончаров скинул рыжий лисий малахай, почесал пятерней слипшиеся волосы. — Ждали-ждали тебя в штабе. Мабуть, кумекаем, не выспався ще после дороги, не накохався с жинкою… А дела не ждут, Иван Сергеевич.

— Вы шо это надумали, хлопцы? — Мария Андреевна стала между Гончаровым и сыном. — Человек до дому приехал, нога вон у него раненая, а вы…

— Девок нам своих не даешь, тетка Мария, — Гончаров сплюнул на пол, — придется сына у тебя забрать. Сама знаешь, в Калитве военное положение, мужиков мы всех мобилизуем. А Иван — командир, человек грамотный.

— Да оставьте его, хлопцы, он же хворый! — Мария Андреевна заломила руки, лицо ее исказилось болью. — Оксана! Дивчата! Да шо ж вы стоите?! Иван! Ты-то чего молчишь?

Колесников стал собираться. Рукой оттолкнул бросившуюся к нему Оксану, хмуро глянул на мать.

— Надо сходить, чего там скажут. Делать им тут нечего. Я скоро. Коня моего напоите.

— Коня напоите, — хохотнул Григорий, вставая с лавки. — А то вдруг ехать нынче придется.

Трофим Назарук, в распахнутом полушубке и без папахи, которая лежала на столе, сидел на председательском месте, что-то рассказывал внимательно слушавшим его лавочнику, Алексею Ляпоте, и Прохоренко с Кунаховым. Те смолили самокрутки, посмеивались, развалившись вокруг стола — кто на табуретах, кто на неизвестно как попавшем сюда диване с вылезшими пружинами.

С появлением Колесникова все примолкли, смотрели на вошедших с интересом, стараясь прочитать на их лицах какой-то важный для всех ответ. Но лица самого Колесникова и сопровождающих его мужиков были непроницаемы. Трофим Назарук поднялся из-за стола, пошел навстречу Колесникову, вытянув вперед руки, улыбаясь приветливо, радушно.

— Ива-ан Сергев! Скоко годов тебя не видел!.. Ну здорово, здорово! — Он хлопал его по плечам. — А заматере-ел ты, заматере-ел, — и одобрительно оглядывал его рослую внушительную фигуру в ловко сидящей шипели, перехваченной ремнями, любовался его командирской осанкой. — Хоро-ош!

Трофим оглянулся на вставших со своих мест и приблизившихся к ним Прохоренко с Кунаховым, как бы приглашая их разделить его восторги; те тоже потянулись к Колесникову с улыбками и рукопожатиями, а лавочник попытался даже приобнять Ивана, но малый рост не позволил ему это сделать — Ляпота ткнулся подбородком в грудь Колесникову.

Колесников отвечал на приветствия сдержанно, без ответных улыбок, с каждой минутой все более тревожась, настораживаясь. Шагая по Старой Калитве в сопровождении Гончарова, Назарука и Конотопцева, понял, что вчера с ним не шутили: по слободе носились вооруженные всадники, многих из которых он знал; у штаба стояли две тачанки, рыла «максимов» зорко поглядывали по обе стороны улицы, у крыльца переминались с ноги на ногу часовые. У церкви, на утоптанной рыжей площадке, вышагивали мужики, в основном молодые, слышались команды, ругань. Возле марширующего воинства стояла толпа зевак, смотрела на все происходящее с интересом, серьезно, лишь пацаны носились вокруг с гиканьем и смехом. Возле соседней со штабом хаты, в облезлом сейчас, голом садочке Колесников увидел пушку — возле нее возились с десяток мужиков, о чем-то громко спорили.

Трофим Назарук жестом предложил Колесникову сесть, и тот, чувствуя в ногах дрожь, сел, выдавив из себя слабую улыбку. В штабную комнату входили все новые и новые люди, и Колесников понял, что ждали здесь его появления, что состоится сейчас какой-то очень важный для него разговор.

Входили, вероятно, приглашенные на заседание штаба: Иван Нутряков, Митрофан Безручко, Богдан Пархатый из Новой Калитвы, Ульян Серобаба… Каждый из них подходил к Колесникову, подавал руку, говорил что-нибудь вежливое, нейтральное: «С приездом, Иван!», или «Радый бачить, Сергеевич!», или «Как она, жись-то?» Он, чувствуя, что внутри все мелко-мелко дрожит, отвечал на приветствия, мгновенно забывая то, о чем говорил, и того, к кому обращался. Мысль Колесникова работала напряженно: он окончательно понял, что влип в нешуточное дело и что надо скорее найти какой-то выход — чем скорее, тем лучше. Слободские повстанцы взяли его практически в плен, и теперь он знал точно, чего от него хотят. Собственно, ему сказали вчера об этом Назарук и Гончаров, но вчера он все-таки не придал этому значения, думал — болтовня пьяных людей, местного хулиганья. А здесь — вооруженное восстание, у повстанцев пулеметы, пушка, строевые занятия на площади у церкви. М-да-а… И все-таки надо попытаться потянуть время, сослаться на ранение, не ввязываться в эту заварушку.

— Ну, як ты там? — добродушно спросил Трофим, ласково поглаживая черную свою, лопатой, бороду, и Колесников вскинул на него быстрые, заметно испуганные глаза — не понял вопроса.

— Да у красных, спрашиваю, як служишь? С душой або по принуждению?

— Служу… — неопределенно повел плечами Колесников и кашлянул в кулак. — Власть.

— Ну, власть… власть это дело такое. — Назарук обвел веселым взглядом мертво сидящих членов штаба. — Сегодня одна, завтра — другая. В семнадцатом году вон царь у нас был. А в Калитве так и Советы заседали, Жимайлов с Сакардиным тут верховодили, — он усмехнулся. — Теперь червей кормют…

Вошел еще один человек, Колесников его тоже знал, Иван Поздняков, в шестнадцатом году служили с ним вместе в кавалерийском полку. Тот склонился к уху Григория, что-то сказал, потом сел на подоконник, расстегнул полушубок, поигрывал плеткой. На Колесникова смотрел ободряюще, подмигнул смешливым глазом: чего, мол, белый сидишь и роса на лбу? Не дрейфь, ничего с тобой не случится.

— Батька твоего, жаль, нету с нами, Иван Сергев! — сказал Трофим с чувством. — Не дотянул Сергей Никанорыч, не дотянул… Жаль.

— Вы… зачем меня позвали сюда, мужики? — Колесников не узнал своего голоса. — Я в отпуску… Батьку собирался побачить…

Назарук-старший усмехнулся:

— Знаем тебя не первый год, Иван Сергев, потому и позвали. То, что у красных служил, не беда, и другие там были, — Трофим медлил. — Восстал у нас народ, Иван. Антонова Александра Степановича решили поддержать. Життя от коммунистов не стало. Голод, продразверстка, мать иху!.. Власть нам эта дюже не по душе. Поотымали все, воевать заставляют.

— У меня нога вон… — Колесников, морщась, вытянул ногу. — Да и дома делов невпроворот, бабы одни.

— Да делов — оно, конешно, у всех много, — согласился Назарук. — И бабы тож… Нехай они подождут, бабы. Тут теперь не до них, важное дело затеяли… Командовать у нас некому, Иван. Хлопцы ж, в основном, рядовыми были, а командиров — черт ма. Ну, Иван Михайлович хоть и служив в частях, — он глянул на склонившего в согласии прилизанную голову Нутрякова, — но при штабе был. Он и у тебя, Иван, штабом будем заворачивать. Безручко Митрофан — этот больше балакать любят, говорун, политотделом заправляв… Позднякову Ивану мы кавалерию отдали, любит он ко́ней. Гришка мой — Старокалитвянский полк возглавив, Богдан Пархатый — в Новой Калитве народ подняв, там полк. Сашка Конотопцев — твои глаза и уши, разведка, стало быть. Марко Гончаров до техники потянувся, пулеметная команда у него под началом. Ну, кто еще?.. Артиллерии пока мало у нас, Серобаба вон за начальника над пушкой. Ну, и комендантом заодно.