Виктор Сафронов - Алмазная цепь

- Эти мордатые бездельники уже здесь были, — недовольно зашипело из-за забора. — Покрутились, отдали честь их главному и смотались…

- Еще раз спасибо, — я тяжело вздохнул. — Но служба есть служба.

- Ни пуха, ни пера, — признав во мне охотника, не оборачиваясь, пожелал мне капелюх.

- К черту, — на всякий случай помянул я беса, выходя из зоны слышимости полета пуха и странностей чужого шепота.

- Дорогой ты наш, — раздался неприятный голос, когда у меня за спиной слишком резко захлопнулась дверь. — Гость ненаглядный, проходи, проходи же…

Ко мне навстречу, радушно раскинув руки, пошел мужик. Я вспомнил этого мордастого, развязного типа… На даче Утехина, бандюги называли его «Старшой». На своем распухшем, сине-желтом лице, он имитировал «хлеб-соль» и славянской радушие с водкой.

- Заждались, заждались… — ворковал он, заключая меня в свои объятия.

Мне ничего другого не оставалось, как лучезарно улыбнуться и раскинуть свои объятия в ответ.

Мы обнялись с ним, как добрые, старые знакомые.

Обнимались до боли… До хруста грудной клетки.

Он проверял наличие у меня оружия, я испытывал его физические кондиции. Они оказались великолепными, что было видно по моему сладко-уксусному выражению лица. Помял он меня основательно.

- Ну, садись… Давай, не стесняйся… — он ногой выдвинул табурет на середину просторной кухни. — Хозяин должен появиться с минуты на минуту. Вместе подождем, покалякаем о том, о сем… Расскажешь, как добрался, что там в мире слышно, по чем цены на мануфактуру и зерно?

Обойдя, услужливо подставленный табурет, я сел у стены на лавке. Так можно было не бояться получить удар сзади.

- Как голова, — проявил он подозрительную осведомленность. — Руки после наручников не болят. Представь себе… Вся милиция, все наши коллеги из других ведомств, с ног сбились. Не спят, не пьют, ищут того, кто мог перестрелять пост и уйти от погони. Оказывается, его нет ни в одной картотеке.

Я пожал плечами, мало-ли в мире всяких чудес бывает, а он продолжал токовать.

- Ну, сейчас-то они появятся. Столько следов, хороших и разных, только старайся… Розыски, мил человек… — он даже присвистнул от того, что твориться. — Ведутся самые активные. Их министр, говорят, уже доложил президенту, что в течение суток возьмет гада, живым или мертвым.

- Зачем, ты мне все это говоришь, — спросил я, без излишней щепетильности, легко и непринужденно переходя на «ты» с незнакомым человеком. — Столько людей, для чего собрал-то?

Постепенно до меня стал доходить смысл, что вся эта комедия посвящается мне.

- Вот…

- Что, вот.

- Вот мы и подошли к главной теме нашего разговора, почему я собрал столько народу? Отвлекая их от нашей службы, которая, как известно и опасна, и трудна, — он во всю балагурил и веселился. — Слишком долго я за тобой бегал, а ты меня, как «призрак коммунизма» обманывал и дурил.

Он сделал незапланированную паузу, подошел к столу, хлебнул водицы.

- Мои хлопцы, стали уже тебя бояться, это говорят всадник, хоть с головой, но без коня и… телесной оболочки, — он рассмеялся. — Ты, классных оперов, превратил в институтских благородных девиц, пугающихся собственной тени.

Я все ждал, когда этот весельчак закончит представление и перейдет к делу. Из-за всего происходящего у меня стала нестерпимо болеть, просто раскалываться голова.

- Халявченко, — вдруг гаркнул он. — Вишь человек с дороги, давай, мечи на стол продовольствие и фураж.

Почти мгновенно на столе появилось известное сало и фирменная курдупелевская колбаска… Намытая зелень и заветная четверть с самогоном.

Под «охи и ахи» сводок с поле раздающиеся из радиоточки, выпили по стакану. Глядя в потолок и в общую тарелку, похрустели огурцом.

По-прежнему, общих тем для обсуждения не находилось

Выпили по-второму.

Хмель начал разъедать меня изнутри, как вредная ржа. Налег на сало, единственное спасение в такой ситуации.

Тем не менее, несколько суток, не жравши, и я теплый. Чуть не падаю под стол. Это вам, ребятки, не теплое саке, это местный самогон из хлебных и других полезных злаков и монокультур.

- Ну что, танцы здесь будем устраивать или веселой гурьбой завалимся в клуб? — я начал требовать к хлебу еще и зрелищ и… плотских удовольствий. — Подеремся с местными парнями, за честь благородной дамы? Чего молчите, как на похоронах Советского Союза? Или вам, как и тогда, все по фиг?

Вот это дисциплина. Я балагурю, выгадываю время, а разговаривать да просто отвечать мне, разрешено только их командиру. А он, выпив, впал вместе со мной в некий своеобразный ступор… Набычился, белки глаз покраснели, синяки на побитой роже стали желтыми… и молчит… накаляется.

Что-то еще говорю, а сам глазами по сторонам интересуюсь. Вспоминаю. Где, какие вещи стояли? Имеются ли следы крови на полу или на потолке?

Судя по всему, полковник жив. Это радует. Но почему он не бежит обнять дорогого гостя? Странно.

- Что ты, сука, зыришь, что, мудило, вытаращился… Еще… Бляд…га, высматривает здесь что-то, — вдруг неожиданно брызгая слюной, недоброжелательно обратился ко мне Старшой. — На этот раз не выскочишь. От меня дважды, еще ни кому не удавалось сбегать… Т-л-лько… под землю…

Э, браток, а ты с двух стаканов-то, окосел и лыка не вяжешь. Это я думаю, но вслух мысли, не высказываю. Говорить, вооруженному и ранее обиженному пьяному, что он пьяный и вдобавок, дурной, как пень… Исходя из собственных интересов сохранения жизни, нет, этого делать не следует.

Старшой попытался встать, но задница оказалось тяжелее головы и никак не хотела выпускать его из-за стола.

- Так мы, что? Пить будем или только продукты изводить? — как можно более заплетающимся языком, спросил я. — Давай, тогда перед сном, шарахнем еще по стакану и на боковую? А?

Когда пьяному, считающему, что он умнее собутыльника говоришь одно, он обязательно сделает наоборот. Я стараюсь вывести его на противоположное действие. Но пока бестолку.

Он наливает… Больше выплескивает на стол, чем в стаканы.

Опять мы с ним выпили по стакану вкуснопахнущей жидкости. Нутро, каждый свое, прожгли основательно.

После чего, мне пришлось валиться на бок и под собственный храп, слушать о себе разные мнения.

Приводить и повторять услышанное не буду. Гадости и непотребства, хотя Старшой и защитил меня от нападок того, кого называл Халявченко.

- Слабачок, а шеф? — простуженным голосом заявил он. — Хлипкий фраерок оказался… Слушай! Может это… Не он тогда, увел бабу и стреножил наших дурней?

- Сам ты, фраерок, — полностью трезвым голосом ответил ему Старшой. — Он не жрал давно, а на тощий желудок, этот «адский лесоповал» кого хочешь угробит. Итак… Со мной наравне, три стакана сумел одолеть. Если бы не сидящий во мне антидот, я бы сейчас спал рядом с ним.