Владимир Прибытков - Завещаю вам жизнь.

— Это еще не довод! — раздраженно фыркнул Редер — Подумайте, чье имя вы назвали! Друг Риббентропа. Родственник Крупов — советский разведчик? Это уже чересчур.

Хабекер наклонил голову. Нельзя было понять из согласия или из упрямства.

— На какой почве он мог бы сотрудничать с русскими — продолжал Редер. — Общность идей? Чушь! Деньги? Но русские не могли бы предложить Топпенау больше, чем тот имеет! А если бы и предложили, граф не взял бы; кто же согласится рыть собственную могилу?! Граф не так глуп, чтобы не понимать, к чему приведет победа большевизма! Вы фантазируете, младший штурмфюрер! Хабекер подергал себя за сустав указательного пальца:

— Разрешите, господин советник?

— Да.

— Я думаю над всем этим дни и ночи... И вчера мне показалось». Может быть, я ошибаюсь... Но...

— Говорите членораздельно!

— Я предположил, господин советник, что все может оказаться гораздо сложней.»

— Яснее!

— Слушаюсь!.. Действительно, вы правы: предположить, что фон Топпенау сотрудничает с русскими. Но граф долго жил в Польше.» Его англо-французские и польские симпатии... Может быть, ветер дует с другой стороны, господин советник!

Редер насторожился.

Хабекер, ободренный вниманием, спешил досказать.

— Граф может быть связан с Лондоном или Вашингтоном. Мотивы — денежная заинтересованность и политические взгляды. Предполагая, что мы потерпим поражение в войне с Великобританией и Францией, Топпенау способен был изменить еще в тридцатые годы. Искал хозяев, старался заручиться расположением будущих господ. к к деньгам граф неравнодушен. Это подтверждав все, кто его знает.

— Неясно, — сказал Редер. — Какое отношение это имеет к Инге Штраух, которой интересовались не Лондон и не Вашингтон, а Москва.

— Вот этого я и не могу понять! — признался Хабекер. — Тут возможна только одна догадка...

— Какая же именно?

— Конечно, это слишком тонко и почти невероятно... Однако...

— Короче, Хабекер.

— Слушаюсь!.. Господин советник, если допустить, что фон Топпенау могла завербовать английская или американская разведка, то ведь можно допустить, что об этом думали и русские Редер, ходивший по кабинету, остановился:

— Иными словами?.. Иными словами, вы хотите сказать, что фон Топпенау мог попасть в ловушку?

— Вот именно, господин советник! Ему могли сказать, что предлагают работать на Си-Ай-Си или Интеллидженс сервис, а на самом деле...

Редер отмахнулся:

— Фантазия! Вы фантазер, Хабекер!

— Господин советник, другого объяснения имеющимся сведениям я найти не могу. Логика подсказывает только такой ход.

— Логика, логика! Какая может быть логика, если речь идет о таком человеке, как граф?!

— Все-таки разрешите проверить банковские вклады фон Топпенау.

— Вы понимаете, что играете с огнем, Хабекер? Тут ошибаться нельзя!

— Я понимаю, господин советник.

— И потом... С каких это пор русские платят своим агентам?

— С фон Топпенау обстоит иначе, господин советник! И его приглашали от имени той же Си-Ай Си. то и доллары предложили бы. А если банковские вклады графа не соответствуют реальным доходам — дело нечистое.

— Почему же вы их до сих пор не проверили?

— Вклады, сделанные в имперские банки, я изучил, — сказал Хабекер. — Я имею в виду вклады в банки других стран. Прежде всего в швейцарские. Фон Топпенау часто ездил в Швейцарию, господин советник. Кроме того, он не стал бы держать деньги во Франции, скажем.

— Если ваша версия верна, то, скорее всего, деньги графа лежат в лондонских или американских банках, — заметил Редер. — А проверить эти банки сейчас сложно.

— Разрешите проверить швейцарские! — попросил Хабекер.

— И это непросто. Кроме того, это отнимет время. А следствие затягивать нельзя. Рейхсфюрер недоволен.

— И все же другого пути нет, — упрямо сказал Хабекер. — У меня пока нет никаких оснований для ареста графа фон Топпенау. Никаких!

Редер снова принялся мерить кабинет медленными шагами. Рассеянно глядя на сверкающие плитки паркета, раздумывал. Казнить Ингу Штраух не составляло труда. Однако выявить ее связи, источники ее информации просто необходимо. Никто не поверит, что Штраух работала в одиночку. Кто-то должен стоять за ее спиной! И кто-то, конечно, стоит! Граф фон Топпенау? Больше чем сомнительно! Но этот сукин сын Хабекер выдвинул целую теорию.- Он напишет доклад... Значит, меры принять необходимо. Конечно, с предельной осторожностью, чтобы не навлечь гнева со стороны того же Риббентропа, если построения следователя окажутся мыльным пузырем, который при первом прикосновении...

— В Швейцарию придется посылать человека, — вслух подумал Редер. — Время мы потеряем, а принесет ли это пользу... Неужели вы не можете добиться показаний от самой Штраух?!

— Она все отрицает, господин советник! Я применил сильные средства... Отрицает. А припереть ее к стене фактами я не могу. Их нет, этих фактов!

Редер раздраженно прищелкнул языком:

— Поразительная беспомощность, младший шгурмфюрер! Ведь Штраух сделана не из железа!

— Да, господин советник, но она еще нужна... И, кроме того, вы сказали, что она должна фигурировать на процессе.

— На процессе, на процессе!.. Естественно, должна фигурировать! Фюрер пожелал, чтобы был процесс... Хорошо. Я договорюсь, чтобы вклады фон Топпенау проверили. Если они существуют, конечно. Но прошу никаких других акций против графа пока не принимать.

— Слушаюсь! — сказал Хабекер.

— Выколачивайте правду из самой Штраух! — внезапно заорал Редер. — Из самой Штраух и ее любовника, этого Гауфа! Из других выколотили, значит, можно выколотить и из них! Любого можно заставить говорить, черт возьми! Не знаете вы этого, что ли?!

– Слушаюсь! — сказал Хабекер.

С помощью Клерхен — соседки по камере — она добралась до койки. Клерхен молча вытирала мокрой тряпкой ее разбитые губы, осторожно сняла с нее мокрую рубашку, прикрыла простыней. И сразу отошла к оконцу. Наверное, опять заплакала, как плакала и раньше, видя, в каком состоянии возвращается с допросов соседка.

Она лежала пластом, остерегаясь пошевелиться.

Думать не могла.

Только одна мысль билась в сознании: «Жива... Они ничего не знают» А я жива...

И это вселяло надежду: пока гестаповцы ничего не знают, они бессильны обвинить ее. Они бессильны, а друзья на свободе.

На последнем допросе следователь Хабекер произнес наконец имя Эрвина. Но ведь рано или поздно он должен был произнести это имя! И она не отрицала, что знала некоего Больца. Как многие другие жители варшавской колонии, естественно. Нет, пожалуй, немного больше. Ей рассказывали историю этого юриста, очень близкого посольству, но потом оказавшегося нежелательным элементом. Личное знакомство? Нет, лично она не была знакома с этим человеком, хотя неоднократно видела его в варшавском клубе журналистов... Как близко знал Больца граф фон Топпенау? Об этом лучше спросить самого графа, наверное. Кажется, хорошо знал. Когда Больц познакомил ее с фон Топпенау? Это провокация. Она не знала Больца, следовательно, он не мог знакомить ее с кем бы то ни было.- Графа Топпенау она тоже близко не знала, поскольку в посольстве бывала всего два-три раза. Это могут подтвердить все дипломаты, работавшие в Варшаве. В частности, пресс-атташе Штейн. С фон Топпенау судьба свела ее в Берлине. Да, только в Берлине, когда она искала работу... Нет, доктор Хуберт не знал Больца-Ну, как он мог познакомить ее с Больцем, если не знал его?.. Нет!.. Нет!.. Нет!.. Она сказала все. Ей нечего прибавить.