Яков Рыкачев - Коллекция геолога Картье

— Да я… ничего такого… я же думал… — испуганно залопотал комендант, берет свалился с его головы, зацепился было за ухо, сорвался и упал на пол. — Я… пожалуйста… как угодно…

— Распорядитесь отвести нас с мосье Стампом к бывшему заключенному Анри Картье, — строго сказал Барзак. — А также и врача, которого направил к нему генерал.

— Прошу вас, пожалуйста, — угодливо засуетился комендант. — Жубер, отведи господ в бункер и окажи им всякое содействие! Если что надо, сообщи мне, я распоряжусь! И смотри у меня — чтобы все вежливенько… Прошу вас, господа!..

Господа последовали за Жубером через всю лагерную территорию, мимо приземистых бараков, стоявших ровными рядами, на расстоянии пятидесяти метров один от другого. Сквозь проемы дверей и окон рвались оттуда извергаемые громкоговорителями бешеные рулады песен, маршей, хриплые выкрики, они сталкивались в воздухе, образуя завихрение, способное, казалось, закрутить гигантский смерч от земли и до неба. В широких, как арки, дверях бараков, не переступая заветного порога, толпились арабы, их худые, стройные тела были едва прикрыты лохмотьями, жалкими остатками прежней одежды; сочетание серой бледности и загара придавало их изможденным лицам болезненный, оливковый оттенок. Они молча, с острым интересом следили горящими глазами за группой из трех незнакомых людей, проходивших по двору в сопровождении помощника коменданта; нетрудно было понять, что всякая перемена в привычном, постылом лагерном распорядке казалась им знаком, предвещающим, быть может, перемену в их собственной, проклятой судьбе. Они прокричали что-то вслед проходившим, видимо это были жалобы, тотчас же утонувшие в истошном реве громкоговорителей. Но кричать заключенным не полагалось, и два парашютиста, дежурившие у дверей, тут же загнали их штыками в глубь барака…

Наконец бараки остались позади, а за ними открылся обширный плац, окруженный хозяйственными постройками. Посреди плаца под еще горячим солнцем вытянулась шеренга из двух десятков заключенных, закованных в кандалы.

— Бе-гом! Бе-гом! — пронзительно вскрикивал надзиратель-парашютист, и заключенные, звеня тяжелыми кандалами, без роздыха выполняли так называемый «бег на месте», вздымая густые тучи пыли. Вот один из них, выбившись из сил, осел на землю, и тотчас же парашютист обрушил на него град ударов прикладом.

— А ну, вставай, не то штыком пощекочу!

Упавший, несмотря на все свои усилия, не в силах был подняться и только тщетно копошился в пыли. Тогда парашютист, отведя ногу в кованом сапоге, с размаху ударил его носком в лицо, а когда тот с коротким вскриком недвижно простерся, оттащил его в сторону и еще раз наддал сапогом.

— Бе-гом! Бе-гом! Учение продолжалось.

— Послушайте-ка вы, юрист, — с какой-то странной, торжествующей улыбкой обратился Стамп к Барзаку. — Разве вам не кажется, что Нюрнбергский процесс был судебной ошибкой? А?

Барзак поднял на Стампа глаза, полные муки и гнева, и его вдруг пронзила догадка, которая смутно тревожила его уже целых два дня, а сейчас превратилась в уверенность: этот Стамп, несомненно, бывший гитлеровец.

— Нет, — отозвался адвокат коротко. — Не кажется.

Бункеры, предназначенные для особо провинившихся заключенных, помещались в небольшом одноэтажном каменном здании с единственной узкой дверью, окованной железом. Жубер вставил в замок большой ключ, два раза повернул его и потянул на себя тяжелую дверь. Он прошел первым, за ним Барзак, врач и последним Стамп. Короткий коридор с двумя забранными решеткой, полуслепыми от грязи окошками, по бокам пять окованных железом дверей — и всё. Глухая тишь, будто здесь нет ни живой души. Жубер прошел налево, в конец коридора, с натугой приподнял засов, замыкавший камеру номер пять, и отворил тяжелую дверь.

— Здесь, — сказал он, отстраняясь от входа.

— Отойдите в тот конец коридора, — веско сказал Барзак, и Жубер, памятуя напутствие коменданта, беспрекословно повиновался.

Барзак, пригнувшись, шагнул в совершенно темную камеру и не сразу разглядел человека в отребьях, который полусидел, полулежал на голой деревянной скамье. Камера была размером в полтора квадратных метра, и, кроме скамьи, в ней ничего не было. Барзак подошел к человеку и тронул его за плечо.

— Анри, — произнес он тихо. — Это я, Луи…

Человек не ответил, не пошевелился, видимо, он находился в забытьи. Барзак чуть потряс его, веки человека приоткрылись, он медленно, с видимым усилием повернул голову, прислоненную к каменной стене, разлепил губы и отчетливо, хотя и шепотом, медленно проговорил:

— Иди к черту… Жубер… не смей… приходить… негодяй!..

Услышав эти слова, Барзак радостно улыбнулся. В эту минуту он уже твердо знал, что его друг жив, будет жить и что жив его боевой дух, не сломленный в этом застенке.

— Анри! — повторил он, на этот раз более громко. — Это не Жубер, это я, Луи, твой Луи Барзак…

— Ты, Луи… — Картье, не меняя позы, широко открыл глаза. — Так они тебя тоже…

— Нет, Анри. Я пришел за тобой — ты свободен!

— О Луи…

Картье хотел приподняться и не смог.

— Видишь, какой я…

— Я привез с собой врача, он поможет тебе.

Барзак вышел из камеры, уступая дорогу врачу: там еле могли уместиться два человека.

— Здравствуйте, дорогой, — сказал врач. — Я не потревожу вас, только послушаю ваше сердце.

Отстранив рукой лохмотья, прикрывавшие тело Картье, врач приложил к его груди стетоскоп.

— Железное, стальное сердце, — удовлетворенно сказал он через полминуты Барзаку, отнимая стетоскоп. — Сердце воина, борца. Глухие тоны, перебои — это всего лишь рябь на поверхности, пустяки. Сказалось полугодовое недоедание, нервное перенапряжение. Нужен отдых, покой, и только. Во всяком случае, через три минуты он выйдет отсюда на собственных ногах…

Врач достал из своей сумки заранее заготовленный и наполненный шприц, с трудом ухватил кожу на исхудавшей руке заключенного и вогнал в нее иглу.

— Новый, могущественный препарат, — приговаривал он, обращаясь к Картье и нажимая на поршень шприца. — В течение шести часов вы будете полны сил и энергии. А там повторим…

Барзак стоял у открытой двери камеры, он был исполнен глубокой благодарности к этому пожилому человеку с молодой, неистраченной душой. А врач смотрел то на свои ручные часы, отсчитывая секунды, то на заключенного, пока не произнес, наконец, с твердой уверенностью:

— Теперь вы можете встать и пойти, мой друг!

И Картье встал и вслед за врачом вышел в коридор.

— Познакомься, Анри, — сказал Барзак. — Это мосье Альбер Стамп.

Картье молча, с подчеркнутой сдержанностью пожал Стампу руку: что-то почти неуловимое в интонации Барзака насторожило его против этого человека. А затем он встал посреди коридора, лицом к железным дверям, за которыми находились узники, и звонким голосом крикнул: