Анастасия Коробкова - Воскрешенные

А здесь он не заметен. Кровь кипит только у Юры и Эли. Остальным девочкам нужно внимание как подтверждение собственной женской сущности да нечто надежное, не более того. Но они всегда такими были. А парни?

Господи, они же взрослые. И я не о том, что некоторым из них уже восемнадцать, я о том, что в их поведении нет этого навязчивого и мешающего сексуально-исследовательского интереса. В этом смысле они похожи на Ветров, но те, разобранные на атомы, собранные вновь и воспитанные в спартанской обстановке — отдельная песня. Очаровательная, кстати… Так, ладно, вернемся к островитянам. Еще полтора года назад они были другими, обычными подростками, а сейчас — как будто весь нужный опыт уже получили. Ерунда какая-то. Может, им просто не до того? А до чего?

— Неправильно это, — горько сказала Валя, когда я, обойдя огород кругом, вернулась к ней.

— А что говорят про армию? — вдруг вспомнила я.

Она посмотрела непонимающе, а потом легонько хлопнула себя по колену.

— Дак восемнадцатилетние парни в армии. Ну, кто в осенний призыв попал.

Я так и села в грядку.

— Э?..

Валя, наконец, рассмеялась.

— Нет, Королева отмазывать не стала, и это вообще как само собой. Социализация же: сначала школа, потом армия. Раз действуют такие законы, значит, мы должны их соблюдать. Вот дальше учиться явно мало кто пойдет, если только заочно — это же по закону необязательно.

Какая последовательность!

— Хотя… — тут же засомневалась Валя, — ей почему-то важен престиж. Она никому не позволила ограничиться основным образованием — только полное, 11 классов. Да, наверное, отправит в институт. Представляешь Германа за партой?!

Ой, представляю: сидит этакий медведь и засыпает на лекции. Преподаватель думает, что от скуки, потому что глупый качок… И девчонки с задних рядов любуются его мускулистой спиной…

А в солдатском строю не представляю. Вообще никак.

— И Коля в армии?

— Угу… Уже четыре месяца.

Столько искренней печали было в этих словах, что стало ясно — она считает не месяцы, а недели или даже дни.

Однако печаль чужда ее натуре, поэтому очень скоро она отмахнулась от мыслей о Коле и собралась уходить:

— Пироги пора ставить. К хорошему-то быстро привыкается, как-никак, твой огород весь Остров кормит, а теперь вот опять… по полдня на кухне.

— Элю заставь помогать, — подсказала я.

Может, с ее стороны это и был намек, что, мол, не пошла бы я тоже пирогами заниматься, но меня вдруг обуяла злость: из-за своего достоинства она рисковала моими растениями. Или они с Эриком несут круглосуточную вахту? Ох, не верится.

Вроде бы, все стало, как было. Но этого казалось мало.

Мои растения по-прежнему беззащитны и напуганы — я чувствовала их смятение, угасавшее от прикосновения моих рук к земле. Это было новое ощущение, странное и тревожное, и я слушала его, вонзив в землю растопыренные пятерни. Молча я успокаивала травы с кустами, жалея и обещая поддержку, как утешают обиженного ребенка, хорошо понимая, что на самом деле защитить их не смогу. Сделать им шипы? А как же Валя, она же собирает плоды? Самой пустить тут корни? Отказ от этой идеи равносилен предательству, которое неизбежно… Всё плохо. Я плохая. Я не в состоянии обезопасить то, что привыкло к моей любви.

В те часы мне действительно хотелось остаться здесь навсегда, и на какое-то время я отбросила мысли обо всем остальном мире, о всех других местах, которые жаждала посетить, и обо всех нездешних, кому должна была помочь. Живут же так некоторые люди — не покидая своего двора, не помышляя отойти далеко от дома, в гармонии лишь с родными стенами и грядами… И мне представилось, что я здесь, неотлучно, уже много лет, и неважно, что пронеслось мимо, важен лишь покой подопечных — тех, чью жизнь я изменила, заставив служить себе, дарящих мне тень и пищу…

Пришли духи, залетали над огородом. Их появление сбило меня с этих мыслей, но я заметила, что созданные мыслями эмоции — частички цветного тепла, невидимые нормальному глазу — остались, накрыв растения.

И еще кое-что. От моих рук, как всегда при лечении, исходили потоки. Настроенным на духов зрением я увидела, что они цветные, но совсем не тех цветов осязаемого мира, к которым привыкли глаза, а новых, наверное, тех, что составляют свет «невидимый», инфракрасной или ультрафиолетовой части спектра.

Это открытие очаровало меня, но другое — поразило. От левой руки струился более сильный поток, более яркий и широкий, причем в истоке он был, наоборот, более узким. Я пригляделась: источником потока правой руки была вся ладонь, а источником левой — основная фаланга среднего пальца, камень, подаренный Черным Командором. Это он усиливал мое личное излучение.

Вот как! Конечно, Старший не одарил бы меня простым украшением — с его точки зрения, это было бы бессмысленно, и четкой огранки кристалл не был клеймом, в чем я до этого была уверена. Нет. Это бесценная вещь.

А вещь ли? Я ведь и тогда смутно угадала происхождение камня — он плоть от плоти нашей, Перворожденных, «детей звезд» — это часть Пульсирующей планеты!

— Сестренка, — вырвалось у меня вместе с образом нереально красивого ландшафта из мерцающих кружевных фигур, и камень в тот же миг ярко вспыхнул.

Эх, надо еще на другой палец кусочек Ледяной планеты! Та-ак… Этого можно было ждать от Белого Командора — он к ней ближе, там появился и вырос, и уж он-то в свое время имел к моему телу абсолютный доступ! Не мог не имплантировать! Он говорил, что мы с нашими планетами из одного теста, то есть вещества, по-разному структурированного, и ему пришлось заменить некоторые уничтоженные ткани моего организма, вырастив их из этого вещества, но должно быть что-то более выраженное, структурированное точно также, как вещество планеты!

— Сестренка, — я вспомнила застывшие гребни хрустальных волн и поднимающиеся ввысь снежинки, — отзовись во мне!

И тут же почувствовала ее нежное сияние — грудина целиком! Шикарно! Она усиливает излучения сердца!

То, что я пытаюсь приглушить!

От осознания, что я никогда не бываю одна, меня внезапно одолело бесшабашное веселье. Хохоча, я повалилась на землю, и духи закружили рядом, как оголтелые. Черный и Белый! Как много вы знаете об одиночестве!

Сес-тра. Какое красивое, какое непривычное слово! В наших сестрах проявляется наша нечеловечность: с ними не подраться подушками, не пошалить за спиной у мамы, у них не спросить совета. Они — наше начало, наша основа, наш дом…

Почему-то после этих открытий жизнь перестала казаться такой противной и сложной. Растения тоже успокоились, с жадностью впитав и настроение чуткого покоя, и настроение уверенной радости.