Анастасия Коробкова - Воскрешенные

А потом он выздоровел и стал избегать меня.

И я поняла, что любовь проходит. Безвозвратно, рассеянно, никак не отзываясь на тоскливые вопли брошенной души. И что желать общения со мной может только больной, не нужный другим, а здоровым не нужна я.

Я обиделась так, что перестала с ним разговаривать и вообще его замечать. Продолжая любить…

— Ась, я… — хрипло начал Алёшка, словно увидел все мои мысли, — боялся любить тебя. Я боялся сделать свою любовь заметной, ведь это… неправильно.

И еще неизвестно, что именно, под агрессивным влиянием Толи, было неправильным: любить сестру или любить вообще.

В доме, как медузы в воде, плавали духи, не меньше двух. Различать их я еще не умела. Можно ли хотя бы дом сделать духонепроницаемым? Дарху не следует знать, что Алёшка мне тоже дорог.

— Мне было больно, — изображая равнодушие, пожала я плечами. — Но теперь это уже неважно.

— Прости, — сказал Алёшка. — Я был очень глупым, и чувствовал только свою боль.

Семь лет назад эти слова спасли бы меня. От чего?.. Не знаю, но от чего-то спасли бы.

А если бы он поступил иначе? Если бы не испугался? По-прежнему проводил больше времени со мной, чем с братьями, и так же легко и радостно со мной общался… Если бы нас продолжала связывать эта любовь — изменилось бы что-нибудь с появлением Германа? Мне бы пришлось выбирать между ними, и выбор этот был бы мучительным… Меня бы мучила необходимость расстаться с Алёшкой, потому что, в конечном счете, я бы выбрала Германа. Надо же, общепринятая мораль оградила нас от беды, и вовсе не той, от которой призвана была ограждать.

— А что Лена?

Алёшка спрятал улыбку за глотком чая.

— Сказала, что между нами все кончено. Чем избавила меня от необходимости говорить это самому.

Очень хотелось торжествующе воскликнуть: «Я так и знала!» Но это пошло.

— И совсем-совсем ничего не осталось?

Сохраняя улыбку, он задумался. Я поняла, что Лена, получив его спокойное согласие, испытала явственное потрясение.

— Я подожду, — ответил Алёшка. — Мне кажется, она еще может измениться.

В дверном проеме замерли гости, Кирилл и Слава.

— Привет, — сказал Кирилл нам обоим, а потом спросил у Алёшки: — Вы там чего?

— Все по плану, — сдержанно отозвался тот. Висящая на подлокотнике тряпка, вся в пятнах крови, за него рассказала о причине визита.

— Ась, — Кирилл протянул мне стопку бумажных листов. — С английского мы еще рубим, но это португальский. Переведешь?

Просьба была такой же неожиданной, как бумага стандартного формата с отпечатанным на принтере текстом. На Острове это редкость.

Кирилл уселся в кресло, а Слава, странным смурным взглядом прицепившийся к Алёшке, остался стоять.

На листках был отпечатан текст статьи по физике элементарных частиц. Честно переводимые, термины мало что мне говорили, но Кирилл и Слава понимали, о чем речь. Они выслушивали характеристики очередной частицы до половины, разочарованно перебивали и просили читать дальше. Когда мы добрались до конца, лица обоих имели двусмысленное выражение: разочарование уступало место восторгу.

— Ась, спасибо, — так и не объяснив, в чем дело, попрощались они и ушли.

Следом за ними ушел Алёшка.

Так-так-так. В статье описывались все известные на прошлое воскресенье субатомные частицы, а также обстоятельства, при которых они были обнаружены. «Наших» среди них нет — это вывод из поведения Кирилла и Славы. Значит…

Значит, они не с Земли и не из космических лучей, пойманных на Земле. Значит…

Пора познакомиться с сэром Оуэном Брюсом.

И тут, впервые за весь сознательный период своей жизни, когда я чего-то хотела и добивалась, передо мной выросла толстая непробиваемая стена. КАК?

Допустим, добраться до уважаемого консула Земли поможет Королева. Допустили.

Но что я ему скажу? «Не вы ли пробиваете дырки в пространство-временах? Нет-нет, я не против, но есть же более цивилизованные способы это делать, не губя людей и белок — попросить духов, например. Какие такие дырки? Ну, не станете же вы отрицать, что знаете о мультивариативности Земли…» На этом месте мне воочию вообразились выпученные от удивления и интереса глаза пятидесятилетнего сэра, и продолжать конструирование будущей беседы расхотелось. Если это его рук дело — признается ли он? Убийство, все-таки…

Последить бы за ним.

Конечно, не «во плоти»… Не «вплотную»… Запуталась. Ясно одно — это в состоянии делать только духи. Срочно требуется консультация Королевы!

Ой, стоп.

Если будет то же самое, что в прошлый раз, то лучше не надо — с ее представлениями о времени я запутаюсь окончательно. С ее представлениями о времени вполне может оказаться, что она уже мне помогла.

…А ведь и помогла.

Познакомила с Салдахом. С полярной башни открываются потрясающие виды…

Кажется, я покинула его башню хоть и поспешно, но в полной уверенности, что всегда смогу вернуться. Что ж, попробую.

Салдах обрадовался мне и не удивился просьбе показать не событие, а определенного человека.

— Ты можешь, глядя из окна, найти его по отпечатку, который хранит твоя память.

Удачное совпадение: единственный раз, когда Оуэну Брюсу выпал шанс запечатлеться в моей памяти, я рассмотрела его из окна. А окно было в казарме комплекса резиденции Великих Магистров на планете Великий Магистрат.

— А вы когда-нибудь бывали на других планетах? — тут же забыв о консуле, спросила я Салдаха.

Он помедлил с ответом:

— «Во плоти» — нет. Иначе — да.

— Это как?

Я осеклась. Дарх показал мне произошедшее в главном зале Великого Магистрата, и это была образная информация из чьей-то памяти. Причем этот «кто-то» видел все сверху, однако в главном зале ни на одной из высоченных стен не было балконов. Там неоткуда так смотреть! Тот, в чьей памяти сохранилась мгновенная расправа с правительством Конфедерации, словно видел ее из окна.

— Мы переносим туда свое внимание, — сказал Салдах.

— Но для этого надо быть там!

— А мы там и есть. Я имею в виду, что некая часть нас есть везде. Почти везде.

— И сейчас? — не поверила я.

Но Салдах был серьезен.

— Видишь ли, мы не трехмерны. Наше «я здесь» и твое «я здесь» очень сильно различаются. Этого не вообразить без подготовки, но, если хочешь, можешь потренироваться. Представь себе, например, квадрат из тонкого картона, лежащий на столе. Забудь о том, что, каким бы он ни был тонким, высота у него все же есть — допустим, нет. Только два измерения: длина и ширина. И самое главное — он живой. Он думает, перемещается по столу, беседует с другими двумерными…

— Как? — вырвалось у меня. — Как двумерный может перемещаться и разговаривать? Для это требуется сложный аппарат, который в двухмерность не втиснется!