Ульмас Умарбеков - Клад у семи вершин

Назир стоял перед управлением с радостным чувством — скоро придут люди и поймут, что за карты нарисовал его Турсун. Ведь ненужных бумаг он бы не оставил… Так думал старик, и на душе его было светло.

Он перешел улицу — там был скверик, пустынный еще, поднявшееся солнце бросало сквозь листву на аллею веселые блики. Женщина везла в коляске младенца, а вдалеке, у цветочного киоска, похожего на сказочный теремок, дворник подметал аллею, и пыль под лучами солнца казалась розовой.

Назир опустился на раскрашенную в разные цвета скамейку и продолжал думать о сыне, — да, если б ненужные бумаги были — не оставил бы их… Но торопился, иначе вспомнил, сказал бы, что сделать с ними, кому отдать, может… Или не докончил дела, думал вернуться и продолжить?

И видел уже старик перед собой не здание управления, а Турсуна, уходящего из кишлака на фронт, последние минуты его в родном доме… Этот тяжелый день старик не любил вспоминать, но и забыть не мог.

Август стоял сорок второго, небо в тот день было чистое, как сегодня, и щедро отдавало солнце людям и земле животворящее свое тепло. Назир был, помнит, в колхозном винограднике и увидел — медленно, с трудом к нему идет женщина. Узнал невестку и сразу разозлился на жену: сама не могла поесть принести, — беременную послала, ведь родить ей скоро!..

Он пошел навстречу невестке и спросил сердито:

— Саму ее, что ли, ноги не носят, — тебя послала!

Но, подойдя, испугался: на невестке лица не было, губы дрожат…

— Повестка Турсуну пришла… — только и сказала она и заплакала.

Назир не ожидал такого, растерян был, ему все казалось, что сын ребенок еще.

Когда вместе вернулись домой, старуха его, Зейнаб, возилась на кухне. Увидела мужа — и тоже всхлипнула.

Турсун был у себя в комнате, разбирал бумаги. Улыбнулся отцу. Назир сел на стул, молча смотрел, как собирается сын. Потом спросил:

— Сегодня?

— Сейчас, отец… У сельсовета. Потом в Ташкент.

— Скоро твой черед пришел… И много вас?..

— Из нашего кишлака — десять человек идет, и еще кумарыковцы присоединятся, сколько их — неизвестно.

Назир не знал, о чем еще спрашивать сына, горько ему было, он мучился, в глазах стояли слезы, и хотелось слушать и слушать веселый, сильный голос Турсуна. Пусть сын говорит, его голос должен жить, остаться в родном доме. Он бы обнял сына, прижал к груди и не отпускал, да тот все еще возился с вещами, увязывал бумаги и учебники и не стоял на месте. Видно, в мыслях своих простился уже с родными стенами и ушел вперед…

И тогда старик, чтобы вернуть сына, сказал первое, что пришло на ум:

— Виноград… виноград в этом году хороший… — Он испугался нелепости своих слов, уж очень не шли они к прощальной минуте, но ему нужно было говорить с сыном. — Знаешь, одну гроздь положишь — и корзина полная…

Турсун понял отца.

— Да, я видел… Как же не уродиться винограду — вы столько ухаживали за ним, времени своего не жалели, отец. Я знаю, что могут ваши руки… Пусть урожай будущего года превзойдет нынешний, а я верю, разобьем к этому времени фашистов, вернусь с победой — еще и вам на винограднике пособить успею!

— Как будем ждать тебя, сынок!.. Возвращайся скорее, обрадуй нас, землю свою обрадуй. Земля тебе все отдаст — и соки свои, и богатства… Только вернись скорее!

Вошла невестка:

— Обед готов… — Подняла заплаканные глаза на мужа, тот оглянулся, посмотрел на отца. Назир понял, встал со стула:

— Пойду матери помогу, потом вас кликну…

На террасе встретил жену — та хотела сама позвать Турсуна к прощальному плову.

— Куда? — остановил ее. — Не мешай, пусть поговорят…

Обедали во дворе, у прохладных струй арыка. И сам Назир, и Зейнаб, и невестка только делали вид, что едят, а когда Турсун вытер после плова руки, мать не удержалась, заплакала, а за ней и невестка.

— Перестаньте! — сердито сказал Назир. — Не один он уходит, все молодые там сейчас. Помолитесь лучше за него. Помни, сынок, ждем тебя к будущему урожаю! Аминь… Ну, встали!

Старик сам поднял рюкзак сына, с которым тот ходил в горы, а теперь уходил еще дальше — представить невозможно было такую даль, — и пошел со двора. Оглянувшись, увидел, что идут за ним вместе с Турсуном и жена и невестка.

— А вы куда собрались?

— Оставайтесь, мама, — попросил Турсун. — И ты останься, — мягко сказал жене.

— Я с тобой пойду, провожу…

— Нельзя тебе далеко ходить, еле на ногах стоишь. Останься с мамой.

— Не ходите дальше! — строго распорядился Назир. — Я сам провожу.

Он вышел на улицу, через несколько минут показались Турсун с матерью, и все трое зашагали по пыльной дороге.

— Провожу хоть до сельсовета, — просительно сказала Зейнаб, заглядывая мужу в лицо.

Старик молча обернулся: невестка стояла у калитки и глядела им вслед. Глаза ее были пустые от горя. Она помахала рукой уходящим, а когда те свернули за угол, без сил опустилась на землю: страшная тяжесть давила на плечи, огромная глыба горя, — будто знала она наперед, что в последний раз видит мужа…

Площадь перед сельсоветом гудела, как потревоженный улей. Молодые и старые, отцы, жены, матери, дети и в центре — два десятка юношей. Мужчины храбрились, но тут же слышались причитания и стоны женщин, и поднимался над общим гомоном крик: «Сынок мой единственный!» — и опять гудение толпы поглощало отдельные слова.

У Назира тревожно сжалось сердце, он задохнулся и протянул руку — ее встретила рука жены, Зейнаб. Она тихо сказала:

— Я здесь, я не плачу…

Старик вздохнул свободнее.

— Не плачь, стыдно… — попросил он, глотая слезы.

Турсун взял у отца свой рюкзак, сказал: «Сейчас вернусь» — и вошел в сельсовет.

Назир с женой присели у арыка, стали ждать.

Людей на площади становилось все больше, крики, шум, фырканье лошадей напомнили бы воскресный базар в городе, если бы не звучал тут же, не врезался в сердце плач женщин… Назир смотрел в толпу и, хотя собрались здесь его соседи по кишлаку, никого не узнавал…

Командирский бас покрыл шум проводов:

— Освободить дорогу!

Толпа раздалась, образовался коридор, и в него из дверей сельсовета по одному выходили новобранцы.

Шум и крики усилились, опять поднялся надо всем вопль: «Сын мой единственный!», но старик расслышал все же слова Турсуна: проходя мимо, тот сказал:

— Мы идем в город. Оставайтесь, я напишу вам.

— Я пойду тоже! — решил Назир.

— И я! — Зейнаб твердо встретила взгляд мужа.

— Останься! — распорядился Назир.

Турсун задержался, попросил тоже:

— Не ходите, мама! Отец проводит меня. Ведь знаете, жену мою нельзя бросить одну. Побудьте с ней, мама.

— Сыночек мой, сынок!.. — заплакала Зейнаб.

— Хватит! — рассердился Назир. — Перестань, людей постыдись!