Ростислав Самбук - Марафон длиной в неделю

Бобренок оторвался от пилота. Поднявшись с колен, увидел: Валбицын скачет на коне, и Мохнюк стреляет ему вслед из автомата. Бобренок положил пистолет на согнутую левую руку, поймал на мушку коня и нажал на курок. Однако ничего не случилось, всадник отдалялся, и майор выстрелил ему вслед еще раз, со зла, зная, что пуля уже не достанет его.

Где же Толкунов?

Теперь Бобренок точно знал: что-то случилось, и случилось именно с капитаном, потому что по Валбицыну стрелял только Мохнюк. Сердце у майора оборвалось, и он побежал к парку. Мохнюк стоял с автоматом в опущенной руке, рядом с ним вчерашний парнишка, сбитый с ног конем или Валбицыным, — лежит в озимых, согнувшись, нет, уже поднимается, значит, с ним ничего страшного не произошло, а что с Толкуновым?

С момента, когда Бобренок услышал выстрел, а потом увидел возле ворот Валбицына и за ним Мохнюка, прошло, наверно, больше минуты. Этого хватило бы им с Толкуновым, чтоб обезоружить троих диверсантов. Бобренок так и подумал — троих, потому что немцы, как правило, забрасывали их тройками.

Неужели Толкунов?..

Бобренок так хотел верить, что с Толкуновым ничего не случилось, не могло случиться, но все же, выходит, случилось, вон Мохнюк повернулся и быстро побежал к калитке, — значит, тоже понял, что всадника упустили, и возвращается к Толкунову.

Но что с капитаном? Его другом, побратимом, чуть ли не братом, нет, даже больше, чем братом, — ведь их связывало с Толкуновым нечто покрепче, чем даже родная кровь!..

Бобренок скользнул взглядом по юноше, который, кривясь от боли, поднимался с земли, — ну что ему было нужно тут, прискакал не вовремя и дал возможность эсэсовцу удрать. И уже не видел, не мог видеть виноватый взгляд парня, тотчас забыл о нем — думал только о Толкунове.

Неужели?..

Ворвался в парк, зацепившись плащом за калитку, и увидел: Мохнюк поднимает капитана за голову, подложил под затылок ладони и держит осторожно.

Бобренок упал на колени, прижался щекой к губам капитана, но не почувствовал дыхания, провел ладонью по лицу, ощущая, как холодеет оно.

Неужели мертв?

Но ведь Толкунов не может умереть, просто он еще раз ранен. Не может умереть капитан, никак не может, не имеет права, тем более теперь, когда пушки гремят под самым Берлином и не сегодня завтра кончится война.

Но Толкунов молчал и не дышал. Бобренок еще раз провел ладонью по его лицу и поднял глаза на Мохнюка.

— Как случилось? — спросил он.

— Когда раздались выстрелы, капитан, видно, встревожился. Я, собственно, не видел, следил за этим, — кивнул на Краусса, все еще лежавшего с закрытыми глазами, — но, думаю, все произошло так: он оглянулся, и Валбицын, воспользовавшись этим, выхватил нож из тела Кранке и ударил капитана в спину. Потом вырвал у него пистолет. Он стрелял в меня, но не попал. Он выиграл у меня буквально несколько секунд. А тут подвернулся этот парень на коне, чтоб его черт забрал!

Бобренок бережно опустил голову Толкунова, подмостив под нее фуражку капитана. Маленькая ошибка, совсем маленькая, пустяк, но лишь на первый взгляд: Толкунов обыскал Валбицына, обезоружил его, однако забыл о ноже, которым убит Кранке. И эта ошибка оказалась фатальной...

Но что делать сейчас?

Майор поднялся, снял фуражку, постоял немного, отдавая последний долг своему побратиму, и спросил Мохнюка:

— Вы обыскали Краусса? Списки у него?

— Обыскал, но поверхностно. Никаких документов...

Майор наклонился над Крауссом, похлопал его по щекам. Веки у Краусса вздрогнули. Майор похлопал еще, сильнее. Краусс открыл глаза и воспринял окружающее как плохой сон. Он снова смежил веки, но у Бобренка не было времени для церемоний. Вытянул пистолет, ткнул ему в подбородок так, что у того щелкнули зубы. Произнес быстро и с нажимом:

— Ну!.. Отвечай! Понял? Переведи ему, старший лейтенант, спроси, где документы «Цеппелина». Это его последний шанс, внуши: последний!

Мохнюк говорил быстро, глотая слова, а Бобренок прижимал дуло, задирая Крауссу подбородок и видя, как наливается кровью вена на толстой шее.

Штурмбанфюрер дернулся, мотнул головой, стараясь хоть немного отвести дуло, открыл глаза и прошептал:

— Я все скажу, только уберите оружие. Не стреляйте, вы узнаете все, я ничего не утаю...

Бобренок немного отвел дуло, но не совсем.

— Говори! — крикнул он.

— У меня нет никаких документов... Они у того, что шел за мной, у Валбицына.

— Вы прилетели сюда за документами «Цеппелина»?

Мохнюк переводил быстро, и так же быстро Краусс отвечал.

— Да.

— Откуда?

— С аэродрома под Франкфуртом...

— Кто послал вас сюда?

— Новые шефы.

— Какое задание?

— Доставить списки диверсантов «Цеппелина», заброшенных в ваш тыл, и другие документы. Их привезли сюда в сейфе из Бреслау.

— Зачем вы убили Кранке?

— Я не убивал.

— Валбицын сделал это по вашей указке?..

— Самолет мог взять только двоих.

— Почему предпочли Валбицына?

— Классный специалист, а такие нужны за океаном. Да и Кранке вы все равно расстреляли бы. Слишком уж насолил вам...

— Не больше, чем вы.

— Я работал в Берлине и за границей, вообще ничего общего не имел с диверсиями.

— Но ведь готовили их?

— Так ведь и у вас есть разведывательные органы. Во время войны каждый выполняет приказы.

Бобренок поднялся: не желал затевать спор с Крауссом, тем более времени не было.

— Свяжи его, — приказал он Мохнюку, а сам пошел к спрятанному в кустах «виллису».

Вызвал Карего. Полковник молча выслушал его, прервал лишь в конце, когда Бобренок сообщил о гибели Толкунова.

— Не уберегли! Такого человека!

— Не уберег, — не стал оправдываться Бобренок. — Век себе не прощу, да и еще так, по-глупому...

Карий не дослушал его.

— Ваше задание — поймать Валбицына, — сказал он сухо. — Документы «Цеппелина» должны быть у нас. Сейчас мы перекроем все дороги вокруг этого Штокдорфа, передайте устный портрет Валбицына. — Выслушав, помолчал немного и приказал: — С пилотом и Крауссом оставьте Виктора. Мохнюк классный шофер и сядет за руль «виллиса». К усадьбе фон Шенка сейчас выедет лейтенант Зайцев. А вы — немедленно за Валбицыным. Чертовщина какая-то, это же надо — парнишка на коне... Однако, может, и к лучшему. Одинокий человек тут еще мог бы затеряться, а всадник вряд ли. Вороной жеребец, говорите?

— Хороший конь, вероятно, племенной, я в этом не разбираюсь...

— И я не кавалерист... — По тону Карего Бобренок почувствовал, что полковник немного смягчился. — Достаньте этого Валбицына, майор, не приказываю, прошу!

— Он убил Толкунова, — ответил Бобренок. — Мы выцарапаем его хоть из-под земли!..

Валбицын скакал, минуя одинокие хутора и стараясь не попадаться людям на глаза, но все же не мог избежать нескольких встреч. Сначала его увидел какой-то пожилой крестьянин, тащившийся, опираясь на палку, по тропинке между полями; потом из посадки, которой старался держаться Валбицын, вышла полная женщина, — увидев всадника, проводила его любопытным взглядом. Валбицын нащупал в кармане пистолет, с удовольствием всадил бы в нее пулю, чтоб избавиться от свидетеля, но подумал: в посадке могут быть еще люди, и только подогнал жеребца.