Александр Бруссуев - Кайкки лоппи

В гостинице Конкач не провел и десяти минут: взял сумку и ушел. Администратор Татьяна не успела даже поулыбаться с ним и побеседовать за жизнь.

Он просидел на автовокзале до девяти утра, купил билет на дневной проходящий автобус до Питера, мимолетом подивившись, что в такое болото иногда заходят междугородние автобусы, и отправился в милицию. Как ни странно, ни на этой, ни на ближайших улицах школ не стояло, только веселый детский садик, где сосредоточенные карапузы уже решали в песочницах, корабликах и машинках свои жизненно важные проблемы.

Камлаев был уже на месте, к тому же в полном одиночестве. Выглядел он не очень презентабельно, наверно, вчера все-таки изрядно приняли на грудь с коллегами.

— Ну, что? — обрадовался он, водя своим большим носом из стороны в сторону. — Как наши успехи?

— Скажи, Камлаев, — ответил угрюмо Конкач. — Зачем тебе сдался этот Художник?

Тот в ответ только поджал губы и округлил глаза, не найдя сразу слов.

— Если бы он воровал или скупал краденые иконы, или какие другие вещи — вы бы, наверно, его уже взяли. Но иконы чужие он берет на реставрацию, причем бесплатно. Если бы что-то полукриминальное было, разве вы бы своей большой милицейской бандой его не закрыли в кутузку? Что — не нравится борода? Так тысячи людей такие и поэффектнее ее еще носят. Тот же Боря Гребенщиков, или бывший Центробанк Дубинин. Он же не бомж, не пьяница и не бродяга. Что вам от него нужно?

— Какие Гребенщиков и Дубинин? — с мента сошло все похмелье, глаза начали щуриться от злости.

— Фамилия у тебя, вроде старинная, мудрость некоторую подразумевает, — Конкач говорил, глядя прямо перед собой. — Ведь вы же наверняка из одной школы выпускники. Он никого не трогает, живет своей семьей. Если бы в твою кто-то посторонний лез, ты бы радовался?

— Да он своих щенков даже в детский сад не водит, — Камлаев еще что-то хотел добавить, но Конкач его оборвал.

— У тебя, стало быть, дочки, а у него — щенки. Но ведь это — дети. Дети, Камлаев! Чудо жизни! Все дети. Это взрослые потом из них делают негодяев и бандитов, равнодушных и смотрящих собчаковские передачи. Дети изначально невинны, поэтому их и обмануть невозможно, они любую нечистую силу видят лучше всяких колдунов и экстрасенсов. Зачем ты, Камлаев, отвлекаешься на Художника, когда у вас по городу маньяки бегают? Кто в Новогоднюю ночь горло перерезал четырем человекам и выложил их на тропинку? Кто топил в реке девушек? Кто забивал насмерть одиноких пьяниц и совершенно беззащитных бомжей? Конечно, тут работать надо, искать, напрягать извилины. Проще ополчиться на честного человека, толкая его на самую незначительную ошибку, стоящую ему свободы. Камлаев, ты и твои единомышленники завидуете, черно завидуете. В жизни вы кто? Куски дерьма! Таковыми и останетесь.

— Да ты кто такой? — взвился со своего места мент.

Конкач достал из кармана свое удостоверение и командировочное предписание, подмигнул Камлаеву и порвал их, как сделанные из дрянной бумаги бланки. Конечно, настоящее, с гербом и тиснением, удостоверение порвать было очень сложно, но так оно и не было настоящим. Так, страховка.

Камлаев побагровел и заорал:

— Сволочь! Ты у меня сдохнешь на нарах! Кто ты такой?

— Я — Конкач, твою мать! — ответил Конкач очень ровным и тихим голосом. — Для тебя же я — смерть.

С этими словами, заставив мента поневоле прислушиваться, он ухватил того за затылок и резко ударил головой о письменный стол. Точнее, как раз о стеклянную банку с бычками, наличие которой всегда создавало атмосферу бескорыстной неусыпной заботы о гражданах. Как же — некогда даже пепельницу купить, да и не на что, типа.

Камлаев врезался переносицей прямо в края этой банки, хрустнул костями черепа и отвалился на стул в позе пьяного отдыхающего: прямые руки-ноги свешены по сторонам тулова. Только во лбу, как рог торчит крепкая советская банка, которую не смогло разбить ни одно поколение ментов. Конкач достал бумажку и написал на ней несколько букв, как когда-то давно это сделал Куратор. Записку положил на стол, чтоб бросалась в глаза.

На шум в дверь сунулся младший лейтенант из патрульных, скрывающийся от армии службой в рядах милиции. Конкач мигом ушел от наблюдения, но лейтенантик уже вытащил свой автомат из-под мышки и отбросил флажок предохранителя. В комнате кроме мертвого Камлаева уже никого не было, человек, только что стоявший посреди куда-то делся. Лейтенант заволновался и положил палец на спусковой крючок. Он вышел в коридор, решив, что преступник мог каким-то чудом прошмыгнуть в дверь, пока он доставал свой автомат. В это время из соседнего кабинета с боевым криком ментовского прощания: «удачных вам посадок!» вышла тощая ГИБДДэшная майорша, ведущая всякую разную статистику и, волею случая, навещавшая коллег. Младший лейтенант вздрогнул от звуков голоса и всадил в майоршу весь рожок.

Конкач осторожно переступил через разорванное напополам тело в коридоре и пошел восвояси, точнее — на автобус. Заволновавшиеся менты попытались вломиться в кабинет, где заперся лейтенантик, но тот заменил магазин в своем автомате и стрелял по дверям и окнам, воя во все горло: «Я не хочу в армию!»

Выйдя на улицу Пришкольную, Конкач подумал: «Может, в „Эгиду-плюс“ податься в Питере? Тогда надо искать контакты с блистательной Марией Семеновой — не получится».

Никто из пассажиров автобуса не заметил, как высокий крепкий парень с безразличными глазами оказался на свободном месте. Только что никого не было — а вот уже сидит кто-то и разговаривает по телефону.

— Але, Саид? — сказал Конкач в трубку и перешел на английский. — Да, я готов обсудить все варианты, предложенные Вами. Думаю, мы сможем договориться и работать на взаимовыгодных условиях.

Потом он еще что-то шептался, упоминая завтрашний вылет, аэропорт Франкфурт, время встречи. По улицам носились, завывая мигалками, ментовские «восьмерки».

Рокот кондиционера стал настолько раздражающим, что кошмары и бред, утратив свое влияние, сделались несколько непугающими, нереальными и вовсе нестрашными. Когда же взгляд зацепился за тяжелые шторы традиционного для гостиниц окраса, Конкач понял: время выбрало нас — до туалета всего пара-тройка шагов. Кондиционеры, конечно, штука хорошая. За окном стабильные плюс двадцать восемь — а в номере бодрит пятнадцатью градусами выше нуля. Уставка на самый слабый режим, одна снежинка на регуляторе. Три снежинки фантазия облачить в комфорт уже не может. Вероятно, пришлось бы вытряхивать из багажа все теплые вещи.

За окнами ливень, подлец. Сезоном дождей это назвать уже невозможно. Местные жители Малайского полуострова жалуются, что вода потекла с небес в первых числах ноября, а сейчас уже, если не изменяет память, конец февраля. Разверзлись хляби небесные, да и пес с ними: сегодня самолет в привычную к слякоти Европу.