Иосиф Ликстанов - Зелен камень

Уже давно Петюша потерял Романа и забеспокоился, вскарабкался на камень, лежавший в тайге, как большой, вытянувшийся зверь, вгляделся.

Гряда скал перед ним поредела как бы для того, чтобы освободить место двум утесам, принявшим на свои плечи крутой скат очередной бровки-гряды. Скат вздымался крутым обрывом над узкой щелью, разделявшей утесы.

К этим утесам и приближался Роман, то скрываясь за камнями, то снова показываясь. Даже он, этот великан с гривой седых волос, казался маленьким на фоне серых утесов, склонившихся друг к другу.

«Два брата», вдруг мелькнуло в сознании Петюши. Не об этих ли двух каменных братьях-утесах говорил Роман в бреду?

Старик шел прямо к этим камням. Несколько раз он останавливался, прислушивался, однажды быстро поднял берданку, точно увидел цель, отпрянул за валун, притаился, потом, согнувшись вдвое, быстро пробежал расстояние, отделявшее его от утесов, и исчез между ними, точно и не было его.

Петюша понял, что старик достиг цели своего похода, и решил ждать. На камне было плохо. Ветер, гулявший над тайгой, знобил Петюшу, уставшего, промокшего во время трудного путешествия по болотам, и все же он не трогался с места. Почему? Он видел со своего дозорного пункта, что «два брата» как бы подпирали склон лога; он сообразил, что ущелье упиралось в обрыв и, следовательно, старик должен был вернуться этим же ущельем.

Ждать пришлось долго, как показалось Петюше — даже слишком долго. Он почти оцепенел от холода. Припомнился читанный в школе рассказ о том, как советские снайперы целыми днями терпеливо лежали в снегу, подстерегая врага, и это прибавило ему мужества, помогло дождаться той минуты, когда Роман вновь показался из ущелья.

Приподняв голову, Петюша обеспокоенно вгляделся. Поразительно изменился Роман, точно не он, а совсем другой человек недавно так ловко, незаметно крался тайгой, готовый встретить и положить любого зверя. Сразу как-то ниже, меньше стал Роман, согнулся, брел тяжело, берданку тащил несуразно за бечевку, заменявшую ремень, раза два остановился, тупо глядя под ноги и медленно проводя левой рукой по лбу и щеке, точно снимал невидимую паутину, как делал это обычно в бреду, в беспамятстве; а то вдруг стал озираться, будто припоминал, куда забрался, и не припомнил, но побрел прямо в том направлении, откуда пришел. Значит, кончились минуты просветления; значит, снова вернулся Роман к своему обычному состоянию, когда он жил не живя.

Сделав две-три сотни шагов, Роман опустился на камень, брякнул берданкой и затих. Петюша беспокойно заерзал, не зная, что предпринять. Наконец решился: быстренько заглянуть в ущелье, выяснить по возможности, что привлекло сюда Романа, а затем нагнать старика, привести его домой, послушного, покорного в беспамятстве. С какой радостью покинул мальчик свой холодный камень!

По дну ущелья струился ручей в глинистом русле, блестевшем искрами золотистой слюды, которая так обманывает, новичков-минералогов, принимающих ее с первого взгляда за золото. Чахлые, не в меру вытянувшиеся сосенки, осмелившиеся забраться в это каменное царство, омертвели, засохли, перевитые серыми толстыми нитями паутины. Утесы нависли над Петюшей; ручеек, отразивший полоску серого неба, показался бездонной трещиной в земле. Ущелье поднималось немного вверх, огибая один из утесов. Берега ручейка становились все круче. Обрыв, налегший с севера на плечи «двух братьев», вдруг закрыл небо, а еще через несколько шагов началась каменная осыпь. Между валом осыпи и кровлей ската было темно. Дальше пути не было…

Что же так долго делал в этом коротком ущелье Роман?

Вдруг кольнуло в сердце.

На правом, глинистом берегу ручья виднелся широкий мазок, оставленный скользнувшей человеческой ногой, а дальше уже отпечатался и полный след большой ноги в сапоге с широким подкованным каблуком. Низко склонившись, Петюша долго рассматривал этот след. На прибрежном глинистом песке он затем нашел еще несколько отпечатков все той же ноги.

След вел из ущелья.

Тревога, охватившая Петюшу, понемногу ослабела. Составилось успокоительное предположение: человек проходил третьего дня по бровке-гряде, мимо камней, укрылся здесь от грозы и ушел, когда глина, мокрая после ливня, еще принимала след. Но, разыскивая следы, Петюша снова очутился под кровлей утеса. Что ж Роман? Ведь о «двух братьях», явно о двух этих утесах, бормотал он в бреду.

По каменной осыпи Петюша пробрался вверх, туда, где скопилась плотная, густая темень, достал спички, зажег одну. Глыбы камня преграждали дорогу. Он сделал шаг вправо, зажег еще одну спичку, уставился на огонек.

Огонек рванулся, чуть не погас, вытянулся, загнулся вправо. За одной из глыб он как будто увидел пустоту. К ней, трепеща, потянулся огонек третьей спички, зажженной Петюшей.

Земля дышала, втягивала воздух.

Достав и заправив фонарик, Петюша зажег свечу и побыстрее обулся, уже охваченный нетерпением поиска.

— Ладно, разберемся в этой фантазии) Восклицание разбудило Павла. Он открыл глаза и зажмурился: стало больно от света. Все же он заставил себя посмотреть. За обеденным столом-буфетиком сидел Самотесов, у двери стоял Пантелеев. Вахтер, вероятно, хотел возразить, но увидел, что Павел Петрович проснулся, ответил невнятно Самотесову и вышел.

— Что это вы о фантазиях? — спросил Павел.

— Проснулись? Как себя чувствуете?

Как он себя чувствовал? Суставы ломило, все в душе было пусто и бесцветно, во рту горчило; он не подозревал, что может так поддаться болезни.

— Чувствую себя неважно… Сколько времени? Вы ложились?

— Не пришлось… При фонарях каркасы ставили. Хочется хозяйственный актив получше встретить. Сегодня стройдетали ждем, сразу начнем сборку… Метались вы ночью здорово, жар сильный. Поставьте-ка градусник.

— Зачем Пантелеев приходил?

— Да насчет фантазий… Говорят, что вы ночью под картечь Миши Первухина попали.

— Как так?

— Первухин младший вчера на комсомольском посту у Первой гати стоял. Говорит, будто прошли вы к гати от лесочка. Он вас окликнул, бахнул картечью по ногам — вы убежали.

— Почему вы называете это фантазией? По шахте бродит человек, похожий на меня.

— Бродит — факт. А на вас похож только по «обличью фигуры», как Пантелеев говорит.

— Да… Надо приобрести для шахты двух-трех овчарок.

— Хорошо… Вот если бы Федосеев подговорил своего шурина Сеню Серегина нам Голубка дать. Псина страхолюдная. Да нет, не даст — придется из Горнозаводска привезти.

Павел уже не слушал. После ночной маяты на минуту все стало ясно и просто. Он одним взглядом окинул то, что случилось в последние дни, все слышанное и пережитое, и сразу приблизился к итогу.