Александр Кулешов - Пересечение

От Наставника — а я так и стал его называть во внеслужебное время, — конечно, многое зависит. И не в том дело, что он дает оценку моей работе, а в том, как он этой работе учит.

Позже я понаблюдал, как Коля Клещ, тоже наставник, «учил» своего подшефного Рулева. Мы с этим Рулевым пришли в одном призыве. Рулев — парень какой-то восторженный и простодушный. Самые частые слова в его лексиконе: «Да ну!», «Ей-богу?», «Ты подумай!» и т. д. Вечно обо всем спрашивает, потому что не сразу до всего доходит своим умом. Зато потом усваивает прочно. Так вот, что он своего наставника старшего сержанта Клеща ни спросит, тот в ответ хитро щурится или подмигивает, напускает на себя таинственный вид и отвечает вопросом на вопрос «А сам как думаешь, Рулев?» или советует: «Пошевели, Рулев, мозгами, крепко пошевели». Рулев шевелит, хмурит лоб, потеет, но ответа на свой вопрос так и не получает. Не знаю, может, у Клеща это такой педагогический прием или его раздражают вечные вопросы Рулева… Но думается, такое наставничество мало что дает.

Мой Прохоренко совсем другой. Я бы даже сказал, что он страдает обратным недостатком. Спрашиваю я его мало, но уж если спрошу (а иной раз и без моих вопросов), выслушиваю в ответ целую лекцию. Обстоятельную, слов нет, исчерпывающую, но уж очень длинную. Он вообще, мой Наставник, человек неторопливый и добросовестный. Все делает не спеша, солидно, тщательно. Пока мимо него на погранконтроле один пассажир пройдет, Клещ полдюжины пропустит. Но, между прочим, без ущерба для дела.

«Что лучше?» — спросил однажды у нашего командира, капитана Большакова. Смеется: «Лучше у того, у кого все в порядке и нарушений не бывает. А уж кому сколько для такого результата времени требуется — это вопрос второй».

Может, и второй, но я-то вижу, как иной пассажир на моего Наставника поглядывает — прямо убить готов — у него по транспортеру чемодан уже третий раз проехал, а старший сержант Прохоренко все изучает его паспорт, сличает фотографию, о чем-то глубокомысленно раздумывает. Зато уж у него всегда все в порядке.

Однажды случилась история прямо-таки фантастическая. Товарищ Прохоренко читает не так уж много, но все, что относится к пограничной службе — от инструкции до романа, — от него не уйдет. Журнал «Пограничник» — его настольная книга.

И вот прочел он там как-то повесть, очень ему понравилась, в журнале и фото автора помещено. Прошел год.

Сидим мы с ним в кабине паспортного контроля — я учусь, он учит.

Проходит очередной пассажир. Пассажир как пассажир, паспорт нормальный, едет в составе туристской группы, веселый, предвкушает небось интересное путешествие свое, улыбается…

Смотрю, мой наставник насторожился, я его уже изучил. Глядит на пассажира изучающе, переспрашивает фамилию, паспорт прямо рентгеновским взглядом пронзает. Потом вызывает старшего, чего-то шепчет. Обсуждают, зовут подполковника, опять шепчутся. Подполковник выходит к пассажиру и о чем-то его спрашивает. Тот облегченно вздыхает, смеется, объясняет, подполковник тоже смеется. Все в порядке. «Молодец, Прохоренко, — подполковник говорит, — благодарю за службу». И тут вдруг пассажир тоже встревает: «Побольше б мне таких читателей, товарищ старший сержант. Спасибо вам».

Что за история? За что благодарит?

А потом все выяснилось. Пассажир тот, оказывается, писатель! Автор повести в «Пограничнике». И фото, которое было в журнале, то же, что и в паспорте. Так что вы думаете, сверхбдительный мой наставник вспомнил-таки ту фотографию в журнале, сравнил с той, что в паспорте — лицо одно, а фамилия другая! Понятно, что заволновался, начальство на консультацию вызвал. Оказалось, все очень просто — в паспорте фамилия, а в журнале литературный псевдоним. Только и всего. Это у писателей бывает — Горький ведь тоже был Пешков. Но я лично моего наставника зауважал вдвойне. Ну, бдительность, понятно, бдительность у пограничника — профессия или, если хотите, вторая натура (если не первая). Но память-то какова! Через год припомнить малюсенькую фотографию. Да еще в журнале она какая-то стертая — я не поленился, разыскал тот журнал годичной давности. И задумался — сам-то смог бы так?

Подполковник доволен — вон, мол, какие у него бдительные воины. Прохоренко скромничает, но тоже доволен — проявил. Я доволен, что у меня такой наставник. Но уж кто совсем в восторге — так это писатель. Надо же! Как его запомнили, значит, какая у него замечательная повесть. Написал письмо главному редактору «Пограничника», начальнику погранвойск, нашему начальнику ОКПП. Прохоренко прислал книгу — повесть к тому времени отдельной книгой вышла. Одно его только, наверное, огорчило, что на обратном пути не задержали — видно, контролер литературой не увлекается.

Служба службой, но и личная жизнь у меня имелась. И если в первом случае все обстояло прекрасно, то во втором — хуже некуда.

Больно вспомнить…

Мне казалось, что все ясно — есть Зойка, отслужу действительную, поступлю в училище и в первый же год, ну ладно, на второй, третий женюсь. А потом стану офицером, и начнем мы с моей Зойкой колесить по границам и заставам, пока седым и заслуженным генералом не обоснуюсь где-нибудь надолго. Как дед с бабкой, как отец с мамой.

Но оказывается, все не так просто в жизни. Я не Борька Рогачев, у которого столько девок, что ему любой турецкий султан может позавидовать. Спокойный я в этом смысле, мот Зойку встретил и радуюсь. Так нет, судьба, видно, решила мне отомстить — влюбился! Ну может, не влюбился — увлекся.

Дело было так.

Здесь, в Шереметьеве, много красивых девушек — и стюардессы, и таможенные инспектора, да и у нас в КПП девчата служат. Словом, красоток хватает. Ну и что? Мало ли на свете красивых девушек. У меня есть моя Зойка, а больше мне никто не нужен. Оказалось, не так. Оказалось все сложней. Весна подоспела. От Зойки оторвался, а тут… Слоном, оправданий можно много набрать.

Девушку звали Лена. Она работала диспетчером или еще кем-то. Странно, но все их чины и посты, аэрофлотчиц, я, пока служил в Шереметьеве, так и не запомнил. Впрочем, мы их звали стюардессами, даже тех, кто небось и в воздух ни разу не поднимался. Красивое слово, не то что «бортпроводница» — язык сломаешь. Вот Лена-стюардесса отрывает купоны от посадочных талонов, еще чего-то возле самолетов делает при разгрузке.

Пути наши на службе пересекались. Ну посматриваем, конечно, друг на друга. Сначала просто так, потом повнимательней, потом еще внимательней.

А потом я еду в увольнение, и она оказывается в том же автобусе. И сидит рядом — автобус пустой. Так-то я обычно стою, все равно кому-то уступать место надо, а тут некому. Поворачивается она ко мне, улыбается — здорово улыбается, ямочки сразу на щеках, зубы белые-белые, как у певиц по телевизору, глаза и те улыбаются. И говорит: