Александр Кулешов - Пересечение

Они не перебивают, молча слушают. И на лицах их я читаю все ту же скуку и равнодушие.

Тяжело дыша, останавливаюсь.

— Ну что ж, — говорит тот, видимо, старший, — незаконного пребывания в нашей стране пока нет — ваша виза действительно еще две недели, требуемое количество денег у вас есть, они ваши, вы приложили справку из банка. Заполните анкету, напишите заявление с просьбой о предоставлении вам политического убежища. Еще тут разные бумаги. Хорошо, если б вы написали письмо о вашем решении в советское консульство. Не обязательно, но желательно. А если советский консул захочет с вами встретиться, вы подтвердите ваши слова?

— Хоть сейчас, все подтвержу, все, абсолютно все… Я…

— Ну, садитесь, пишите, — останавливает он меня, — с вами останется наш работник. Если будут вопросы, он вам подскажет.

Высунув язык, как школьник, чуть не дотемна занимаюсь писаниной. Господи, каких там вопросов только нет! (А еще говорят, что у нас длинные анкеты.)

Когда я наконец заканчиваю, «работник» все забирает и говорит:

— Прошу вас завтра к десяти утра быть здесь же, возможно, возникнут новые вопросы.

Я униженно благодарю и, чуть не пятясь, покидаю полицейское управление, или комиссариат, или участок, уж не знаю что. Запоминаю адрес.

Что теперь? Стою в растерянности. Что делать-то? Бреду, как лошадь в знакомую конюшню, в «мой» отель. Портье окидывает меня презрительным взглядом. Я теперь не клиент, а неизвестно что.

— Извините, — спрашиваю заискивающе, — мне никто не звонил?

— Вам? — Он глядит на меня так, будто я спросил, не звонил ли мне президент Соединенных Штатов, моя наглость глубоко возмущает его. — Ну кто вам мог звонить?

— Мистер Холмер…

— Никто вам не звонил и звонить не будет. И вообще идите-ка отсюда. Нам своих безработных хватает.

Я покидаю отель, захожу в дешевый бар и только тут вспоминаю, что целый день не ел. Съедаю огромный бутерброд с горячим мясом, запиваю пивом (бар-то дешевый, а вот цены будь здоров).

Внезапно меня обжигает мысль: «безработный», портье сказал «безработный». Это же я! Я действительно безработный, да и бездомный. Все мне обещал, мне должен, мне обязан предоставить мистер Холмер! Но где он? Где он, черт возьми! А если он вообще не появится, может, поезд его переехал, самолет, на котором он летел, упал… Не знаю (лишь об одном я категорически запрещаю себе думать, что он просто забыл про меня). Да нет, ну не позвонил, так позвонит, узнает, что к чему, газету прочтет. Да, наконец, уж если их «общественная организация» так быстро засекает мой приезд, она наверняка осведомлена о моем местонахождении, о том, что меня вызывали и вообще… Наверняка она связана с мистером Холмером.

Из бара выхожу очень поздно, бреду по улицам в поисках самого дешевого отеля в этом самом дорогом городе США. Голливуд живет поздней жизнью. Из баров и ресторанов доносится музыка, немыслимой красоты (и стоимости) машины дремлют у дверей, ожидая хозяев. Иногда я вижу и этих хозяев — ослепительных женщин в ослепительных туалетах, холеных мужчин… Но я вижу и какие-то неясные тени, скользящие вдоль домов в темных переулках, и тогда судорожно ощупываю бумажник с моими долларами…

Наконец нахожу какой-то захудалый, но сравнительно недорогой отель. Равнодушный негр равнодушно берет у меня плату за два дня вперед и, не вставая со стула, протягивает ключ. Вслед он хриплым голосом бросает:

— Девок води, но чтоб травки или еще чего в номере ни-ни!

Поднимаюсь по скрипучей лестнице. Номер — пол квадратных метра. Какая-то не кровать, а койка, стул, столик. Туалет и умывальник в коридоре. Окно выходит на покрытую сажей стену соседнего дома, вентиляции нет, белье в заплатах. Валюсь на койку и первый раз в жизни плачу.

Потом я еще не раз это делал…

Много чего было потом. Страшно вспоминать.

Наутро являюсь в полицию или, как ее там, иммиграционную службу. Теперь за столом сидит молодой парень, и говорит он со мной по-английски. Веселый, шутит, улыбается, чем-то напоминает Сэма. Сначала расспрашивает о моем здешнем житье-бытье, потом о московском, о московских друзьях, об институте, спрашивает, почему решил остаться, что бы хотел делать, кем работать. Симпатичный парень. У меня просыпается надежда: не будет мистера Холмера, может, этот чего-нибудь для меня сделает. Он велит все это написать. Мы расстаемся друзьями. Он просит завтра снова прийти к десяти утра.

А назавтра меня встречает какой-то визгливый грубиян, который все время жует резинку, задает дурацкие вопросы, особенно его интересуют мои отношения с женщинами, иногда он гогочет, отпускает сальные шуточки, все время похлопывает меня то по плечу, то по колену, то по руке. Он не скрывает, что перспектива моей жизни в Соединенных Штатах ему видится весьма мрачной. И что ему на это наплевать. И тоже велит записать все мои рассказы и прийти завтра. Ухожу в подавленном настроении. Ну что, повеситься, что ли? Но на следующий день мой собеседник снова тот молодой симпатяга. Я успокаиваюсь. А… на третий день опять эта скотина.

Не такой уж я умный, оказывается. Проходит пять дней, пока я соображаю наконец, что это душ Шарко — то ледяной, то горячий, что это метод допроса, имеющий целью расшатать мне нервы, заставить осознать, какое я ничтожество, в каком отчаянном положении нахожусь и как должен благодарить «их» за любую милость, страшиться малейшего недовольства.

Теперь характер вопросов изменился. Меня спрашивают, служил ли я в армии и почему нет, что проходят на занятиях по военному делу в школе и институте, что знаю о Советских Вооруженных Силах, может, о каких-нибудь лагерях, есть ли среди друзей такие, у кого родители военные, или друзья в армии. Говорю про Андрея Жукова все, что знаю. А что я знаю? О своей службе и учебе он не очень-то рассказывал. Эти вещи из него не вытянешь, да и не интересовали они меня. Где он? На какой границе? И ото не знаю. Может, есть знакомый, кто пошел в науку? Энергетику? Ядерную? Авиацию, флот, оборону? Нет? Никого? Никого, я ведь языковой кончал. Так, может, есть друзья в бюро переводов НИИ, в органах, в МИДе? Ну где еще язык нужен.

И тут я с ужасом понимаю, что они теряют ко мне всякий интерес. Я для них просто пустое место. Нулевая отдача. Грубиян на допросах зевает, а «симпатяга» становится все более равнодушным. Он еще порой улыбается казенной улыбкой, но так, для проформы.

Наступает день, когда, явившись утром (привык ходить как на работу), я вижу перед собой того, первого, который по-русски шпарит. Он сух, строго официален.

— Мистер Рогачев (я опять мистер). В первой инстанции ваша просьба рассмотрена. Поскольку виза у вас истекает, вот получите временное разрешение на проживание в США. Пока будут рассматривать другие инстанции. Если решение будет положительное, можете поставить вопрос и о гражданстве. Впрочем, пока об этом рано говорить.