Владимир Дружинин - К вам идет почтальон

— Между прочим, — сказал Ковалев, — как мог иностранец стать родственником Дагомука?

— Очень просто. Совершился обряд. Дюк поцеловал грудь старшей женщине в семье, и она нарекла его своим сыном. Он вступил в род.

— И получил тамгу?

— Да.

— Спасибо тебе, «Спиноза», — сказал Ковалев. — Я не стал бы отнимать у тебя время… Дело-то вот в чем. У нас на границе имела место провокация…

Байрамов выслушал, сдвинул брови.

— Подлецы! — бросил он. — Чем же я могу помочь тебе? Чем? Приказывай!

— Не знаю, — признался Ковалев. — Пока известен главный виновник — Дюк. Внук Леопольда. Он… действует на той стороне. Надо взять на заметку всё, что касается его, и вообще все связи Дюков… Данных, понимаешь, мало, бреду́ на ощупь. Это как Крепостная улица — крутит тебя, крутит…

В эту минуту раздался звонкий голос:

— Чудесная улица! Правда?

Ковалев обернулся. Крепкая, полнощекая девушка стояла рядом, смотрела на него карими глазами — смелыми и веселыми.

— Улица Красных Зорь, — сказала девушка. — Я ее так называю, по-старому, так гораздо красивее, правда?

— Наша Кася, — сказал Байрамов.

Лицо его потеплело.

— Назарова, — молвила девушка. Ковалеву понравилось, как она пожала его руку, — твердо, решительно, почти по-мужски.

— Студентка, — продолжал Байрамов. — Учится в Ленинграде. На практике у нас. Сама-то здешняя. Дочь Алисы Камчуговой. Помнишь, из нашего класса?..

— Как же! Вашу маму я за косы таскал, — улыбнулся Ковалев.

— Так и надо, — выпалила Кася.

Мужчины расхохотались.

— Видите ли, она была ужасная плакса, — объяснял капитан.

— Она и сейчас такая, — сердито проговорила Кася. — Ноет, в экспедицию меня не пускает. Точно Хадар — на краю света! Вечно боится чего-нибудь.

— Там и правда страшно, — шутливо подхватил Ковалев. — Глушь, форменные джунгли. Кабаны, медведи, дикие коты. Да что коты, — леопарды водятся!

— Я знаю, — кивнула Кася.

— Вот как?

— Да, я переписываюсь с пограничником. Он где-то тут, на юге. Мы… по почте познакомились.

— Очень хорошо! — подхватил капитан. — Кстати, вы непременно побывайте на заставах. Я скажу начальнику отряда. За вами приедут, в Хадар. Расскажете бойцам о своей работе, ну и из истории края. Люди оторваны от культурных центров. Для солдат это будет событие.

Тут же он подумал, что разговаривает с девушкой сухо, наставнически, и переменил тон.

— Заодно и «заочника» своего увидите.

— И вдруг разочаруюсь! — воскликнула Кася. — Вот это самое страшное!

— Сомневаюсь, — сказал капитан. — Народ на границе прекрасный.

— Берегитесь, — вставил Байрамов. — Ей рискованно давать трибуну. Под видом науки — тысяча и одна ночь.

— Ой, Сабит Зурабович!

— Да, да, ты только послушай ее! — возмущался Байрамов полушутя. — Она, представь себе, считает, что племя Дагомука вовсе не исчезло. Берется обнаружить. Вообще, отчаянная особа. Переворот в науке совершает.

Ковалев еще не понимал, о чем речь, но лабиринт, увлекший его в прошлое, внезапно просветлел. Что хочет доказать Кася? Желанным откликом на собственные его мысли прозвучали слова этой красивой девушки. Племя Дагомука не исчезло? Где же она намерена искать его? Очень возможно, молодая практикантка фантазирует, строит несбыточные планы… И всё же он поймал себя на том, что ему хочется поддержать ее, поддержать перед Байрамовым, так как и его, Ковалева, тревожила та же надежда — перебросить мостик от прошлого к сегодняшнему.

Он повернулся к ней, но увидел лишь холодное стекло витрины и манекен с нарисованными, равнодушными глазами. Где-то за шкафами, в недрах городка манекенов, удалялись быстрые, четкие Касины шаги.

— Обиделась, — снисходительно улыбнулся Байрамов. — Дочь Алисы Камчуговой, — произнес он, помолчав. — Какие мы с тобой старые, Андрей!

— Чепуха! — тряхнул головой Ковалев. — Чепуха!

Между тем Кася толкнула железную дверь и влетела в хранилище. На столе под узким, как амбразура, окном дожидалась прерванная работа — пышный многоцветный убор невесты, который предстояло починить. Кася схватила иголку, сделала несколько стежков и больно уколола палец. Щеки ее горели.

Действительно, Кася обиделась. Правда, к добродушной иронии Байрамова она уже привыкла. Он часто посмеивался над ней. Но тут, при постороннем…

Был бы жив отец… Да, вот кто помог бы ей в поисках!

Она была еще девчонкой, в шестом классе, когда сосед, дядя Левон, рассказал ей странную историю. Давно, за несколько лет до войны, к ее отцу, доктору Назарову, пришел нищий старик зурнач, попросил лекарство от рези в желудке, прилег на кожаный диванчик в кабинете доктора и тут же умер. После него осталась маленькая двухлетняя девочка Лейла, — должно быть, внучка.

Зурнач носил ее за плечами, в камышовой корзинке.

И Лейла была чем-то больна. Доктор Назаров лечил ее, даже возил куда-то к специалистам. Дядя Левон слышал, что она тоже умерла.

Но вот что особенно примечательно в этой истории: Лейла лопотала на каком-то загадочном языке. Говорила она, наверное, простые, детские слова, но никто не мог ее понять. Никто! Ни азербайджанцы, ни армяне, ни грузины, ни осетины! В больницу приходили даже переводчицы из института.

Доктор Назаров как-то объяснялся с ней. Дядя Левон навещал в больнице своего сына и хорошо помнит, как доктор Назаров повторял какие-то два слова, а Лейла отвечала…

Отец умер, когда Касе было четыре года. Но это он помог ей найти призвание.

С тех пор как Кася себя помнит, в семье присутствовало как бы два начала. Медицинская профессия отца жила в его кабинете: в жесткой стали приборов, в пугающем зеркальце, которому надо говорить «а-а-а!», когда оно смотрит тебе в горло, в книгах со страшными анатомическими рисунками, тяжелых, в темных переплетах с тусклыми инициалами на корешках — «Ф» и «Н», Федор Назаров. Входя в кабинет, маленькая Кася жмурилась, — она старалась не смотреть на инструменты, на письменный прибор с медным черепом — подарок сотрудников больницы, руководимой отцом. Но зато у отца была вторая натура, роднившая его с матерью Каси, — он прекрасно рисовал.

Из своих командировок, — а ездил он много, потому что был одержим страстью узнавать новые места и новых людей, — отец привозил веселые рассказы о своих дорожных приключениях, фрукты, альбомы. Он зарисовал сакли, старинные фонтаны, могилу мусульманского святого, тонущую в песках пустыни, женщину с ведром на голове, опоры высоковольтной передачи, шагающие через горы… Однажды вся семья — отец, мать и крохотная Кася — совершила путешествие по горам, оставившее смутные, отрывочные следы в ее памяти.

После смерти отца его врачебные книги, инструменты стали постепенно исчезать из виду. Всё это сделалось каким-то ветхим и словно съеживалось, уступая место новым вещам. Наконец мать продала кабинет отца. На память об отце остались только два акварельных пейзажа, но и им угрожала участь отправиться на чердак, вслед за альбомами, но Кася отстаивала эти акварели.