Юрий Карчевский - Схватка с чудовищами

— Стало быть, один — аристократ. Другой — нечто низшее. А твое место среди этих «римлян»?

— Плебей знает о моих настроениях, хотя с ним я был связан меньше и встречался реже. С патрицием же работал плотно, связь была самая непосредственная, практически повседневная…

Буслаев говорил, а в голове было совсем другое: как бы о его аресте не узнала мама. Может не выдержать…

— Но даже в том, что ты рассказал мне, признайся этому прохиндею, — вдруг заговорил сокамерник. — На суде откажешься от показаний, как данных под воздействием угроз. Не выдержал и оговорил себя. Следствие будет скомпрометировано, а тебя отпустят, да еще и за вынужденный прогул заплатят.

— Наивный вы человек, если так думаете… А может быть, у вас такая задача?..

— О чем ты говоришь? Помилуй Бог! Больше слова не скажу, коли подозреваешь в нечистоплотности.

В тот вечер сокамерник был вызван на допрос. Антон ходил по диагонали камеры, анализируя его поведение. Подумал: «И все-таки он провоцировал меня. И я ему-таки кое-что „выдал“… Впрочем, дальнейшее покажет, прав я или ошибаюсь. Но как бы Телегин ни старался уличить меня в „преступных“ делах, я должен отметать любые обвинения. Лучше умереть, чем признать то, чего не было, и тем самым уронить свою честь, пойти против совести!»

Буслаева следователь Телегин вызвал на очередной допрос в полночь, после того как сам отдохнул и согласовал свою тактику в отношении него с генералом Петровым.

В небольшом кабинете было светло. И хотя он находился на втором этаже, даже сюда проникало обычное тюремное зловоние — запах немытых тел подследственных и содержимого параш.

— Ну как, начнем давать показания? — прикуривая от зажигалки, спросил Телегин.

— Я преступлений не совершал! — твердо ответил Антон.

— Но пойми, Буслаев. Это в твоих интересах. Я по-дружески хочу вытащить тебя из ямы, в которой ты оказался. Зная все, мне легче будет найти смягчающие вину обстоятельства, а может быть, и добиться твоего освобождения.

— Защити меня, Боже, от друзей, а с врагами я сам справлюсь…

— Из Библии небось? — спросил Телегин.

— Приписывают французскому философу Вольтеру. И даже Юлию Цезарю. Да и какая разница?!

— Иностранщина, значит…

— Тупица ты, Телегин. И лизоблюд! Тебе лишь бы набрать на меня побольше крамолы. Валяй, набирай. По правде говоря, мне за тебя стыдно. Ты — мерзавец, а меня совесть грызет.

— Я несу службу. Ты же не отдаешь себе отчета в том, к чему может привести твое запирательство на следствии.

— По тому обвинению, которое мне предъявлено и которое я полностью отвергаю, как сфальсифицированное, в любом случае мне грозит высшая мера наказания.

— Главное, цепляться за жизнь, Буслаев! Любыми путями. А иначе — конец всему.

— Верно. Нет ничего выше жизни. Но не такой же ценой ее сохранять, как ты предлагаешь, как свою «драгоценную» жизнь бережешь.

— Знаешь что! — Телегин встал. — Тяжелый и недальновидный ты человек… Не хочу тебе угрожать. Но пойми: может пострадать семья, — спокойным тоном сказал следователь. — У тебя же — дети, любимая жена. И в один момент все это может рухнуть. Задумайся хотя бы над этим. Или тебе безразлична судьба семьи?

Антон вздрогнул от этих коварных слов. Сердце его будто стрела пронзила. Жена, дети для него — самое дорогое на свете. В Елене он души не чаял, ценил не только ум, бескорыстие в жизни, но и удивительное умение жены предвосхищать его желания, смягчать жизненные удары. Это его поддерживало и сейчас, в тюрьме, в час, когда неизвестно, чем для него кончится дуэль с генералом и его секундантом Телегиным.

— Не кощунствуй, Телегин… Да что с тобой говорить! Выслуживаешься перед солдафоном-начальником. Ты же не укажешь в протоколе допроса, что я оговорил себя под твоим воздействием.

— О себе не желаешь сказать правду, дай показания на своих соучастников, единомышленников. По собственному опыту знаю: преступнику это всегда легче дается.

— Но все дело в том, что я — не преступник. Преступники те, кто бросил меня в тюрьму и вместе с тобой готовят расправу. На них могу дать показания, и очень правдивые.

— Я жду показаний на тех, с кем ты вершил грязные дела! — сорвался следователь. — О преступном сговоре, в который ты вступил с резидентом иностранной разведки. О том, за сколько продался врагам Родины англичанам.

— Может быть, не будем накручивать того, чего никогда не было и не могло быть! — не удержался и Буслаев. — Это же — ложь несусветная, абракадабра, чушь собачья!

Но не «подсадную утку» убрал Телегин. Он перевел Буслаева в одиночную камеру. Теперь его брали измором: допрашивали ночи напролет, добиваясь признания вины, а днем не давали спать. Чтобы сохранить человеческое достоинство, Антон придерживался тактики: категорически отвергать все обвинения, тянуть время, отмалчиваться, требовать предоставить возможность документально опровергнуть то, что ему инкриминируется. Однако Телегин игнорировал все его требования и как-то даже назвал его «неразоружившимся врагом партии и народа». И тогда в знак протеста Буслаев объявил голодовку.

— Следствию известны твои преступные связи, Буслаев.

— Даже так, — удивился Антон.

— Я требую прекратить запирательство!

— Обвинения в мой адрес — сплошная липа!

— Хорошо. Назови, кто такие — Плебей, Патриций? Что известно об их преступных делах и связях?

— Ну что же, назову, коли припер к стенке, — произнес Антон иронически. — Протоколируй! Патриций — генерал Петров, совершающий беззакония. Плебей — следователь Телегин, лизоблюд и его личный стукач. Как видишь, оба — преступники.

Телегин бросил писать. Вскочил с места, перевернув чернильницу.

— Нет, ты в своем уме, Буслаев?! — закричал он на него, нервно закурил и принялся промокать чернила, разлившиеся на столе.

— Да, в своем, гражданин следователь! — твердо ответил Антон. — Вы оба и сфабриковали уголовно-следственное дело на меня.

До недавнего времени «коллеги», теперь они окончательно разошлись. Антон жил по совести, верил в светлый день впереди и своей работой, как мог, старался приближать его. Не сомневался и в правильности линии партии, хотя и имел собственный взгляд на некоторые стороны нашей жизни. Не приходила ему в голову и мысль о незаконности массовых репрессий, поскольку тот же генерал Петров постоянно твердил о необходимости строжайше соблюдать «революционную законность». Теперь же и сам стал жертвой. «Неужели и меня ждет та же участь, что и миллионов других людей? — подумал он. — Что станет тогда с Мишуней, Вероней, Еленой?..»

Телегин тоже не знал всей правды происходившего в стране, хотя и был причастен к ломке судеб и гибели без вины виноватых. Допрос, другой и — на «Особое совещание», и лишь иногда — в Верховный Суд. А там хоть трава не расти…