Юрий Карчевский - Схватка с чудовищами

Возвратившись на дачу, он надевал шелковый халат, привычно влезал в серые старенькие, подшитые толстым войлоком валенки с черными кожаными задниками. Отдыхать предпочитал в шезлонге на балконе, любуясь экзотическими растениями, собранными со всех континентов земного шара, вдыхал влагу низко парящих облаков, пропитанных целебным настоем окружающей субтропической природы и горного воздуха. Любовался виноградником под окнами, спелыми плодами хурмы, граната и грецкого ореха. Наблюдал, как в воздухе резвятся летучие мыши, вслепую гоняясь за мошкарой. Иной раз и подремывал. Вряд ли мерещились ему во сне «мальчики кровавые». Не думал он и об очищении души покаянием. Но страх перед возмездием, за содеянное на земле, возможно, и навещал.

Болезни не исчезли, но общее состояние улучшилось. Необратимо время. Возрастная стрелка зашкаливала за семьдесят. «Что станет со страной, если вождь народов уйдет в мир иной?» — неожиданно подумал Новиков. Он знал и любил историю России. И даже считал, что плох тот русский, который не только не гордится историей своего Отечества, народа, но еще и охаивает, и поносит ее, пытается осудить и отмежеваться от того, что создавали предки. Другое дело — выявлять белые пятна, извлекать уроки на пользу современнику.

И все-таки что может случиться? Смута? Анархия? А может быть, наследники передерутся в борьбе за кремлевский трон, позволяющий держать в руках одновременно соратников, партию, народ? Но кто же они, преемники Сталина? Старая когорта, вроде Молотова, Кагановича, Ворошилова отпадает. Среднее поколение — Берия, Маленков, Хрущев? Новиков представлял каждого с их амбициями, кичливостью и карьеристскими замашками, властолюбием. Наверняка перегрызутся, передерутся, подумал он. Но кто же из них одержит верх? Маленков? Хрущев? Берия? От этого будет зависеть не только подъем или упадок шестой части планеты, но и расстановка сил в карательных органах. Какова она будет? Прекратятся ли массовые репрессии ни в чем не повинных людей? Неужели недостаточно жертв, гибели сотен тысяч умнейших голов? Жестоко, недальновидно, безнравственно! О, если бы знал об этом товарищ Сталин! Репрессивный аппарат — опора любого государства. Но еще больше необходим четкий порядок, сознательная дисциплина, строящаяся не на страхе, а на Законе! А это уже — демократия. Значит, смена политического режима? Возможно ли такое в моей стране?..

Вопросы эти возникали в умах далеко не каждого гражданина. Не принято было и обсуждать их между собой, даже в кругу близких друзей, родственников. Каждый имел усеченную, а порой и лживую информацию и надеялся на светлое будущее, осуждая плохое и мечтая о лучшем. Но разве в одиночку перевернешь мир, поставишь все с головы на ноги? Новиков поймал себя на том, что все эти мысли крамольные и тут же постарался отбросить их.

Будь что будет! И вдруг опомнился: это же лозунг трусливых и беспринципных людей. Но ведь и разум, и мудрость народные должны когда-нибудь восторжествовать и сказать свое слово… Цель ясна — построить коммунистическое общество! О нем мечтает трудовое население планеты с древнейших времен. Но ведь потребуется для этого ровно столько времени, сколько надо, чтобы изменить самого человека, его психологию. А изменится ли она?..

Новиков старался представить себе, что думал о своем преемнике Сталин, но ответа не находил. И тогда мысль в который раз перекинулась на Антона Буслаева. Не виноват он ни в чем! С ходу направился к генералу Петрову. Вошел в кабинет решительно.

— Игнат Пантелеймонович, отдайте приказ изменить меру пресечения «арест» и передайте Буслаева мне на поруки.

— Ты часом не рехнулся, полковник? — выпучил глаза генерал.

— Без него мы завалим разработку шпионов, которых осталось взять с поличным. Ни меня, ни вас за это не похвалят.

— Мое слово — закон! И изменять решение я не намерен.

— И все-таки прошу вас. Дело очень ответственное.

— Тебя что, полковник, развернуть кругом и шагом марш?

Новиков развернулся на выход из кабинета.

— Отставить! — раздалась команда. Новиков решил, что генерал одумался, остановился. — Пока Буслаева не приставили к стенке, полковник, направь к нему в тюремную камеру толкового оперативника. Пусть выведает у него все, что он замышлял в отношении реализации агентурного дела «Альбионцы».

— Но ведь по-человечески….

— Преступник — не человек! — резко прервал генерал Новикова. — Все! Выполняй, полковник, мое приказание!

Солнечный луч, проникавший в камеру через зарешеченное предпотолочное оконце освещает лишь нары и сидящего на них человека со смуглым, заросшим черной щетиной лицом, оттого неопределенного возраста. Все эти дни он был молчалив. Сегодня же, видимо, освоившись, проявил словоохотливость. Спросил:

— За какие грехи тебя здесь держат, братишка?

— Грехи, — ухмыльнулся Антон и вздохнул. — Если бы был грешен… — Подумал, как далеко видела мама, предупреждая об опасности.

— Страшно, — посочувствовал сокамерник в задумчивости. — Впрочем, сейчас сажают и ни за что. Лучших людей гноят в тюрьмах, расстреливают. Но ведь так и род человеческий можно извести, сливки народа уничтожить. Останутся на свете одни дебилы, крысы, да тараканы с клопами.

— Не знаю, не знаю… — осторожно отреагировал Буслаев.

— Да, брат. Плохи наши с тобой дела. Я брошен в эти застенки только за то, что фамилия мне досталась немецкая от деда. А ты и вовсе, получается, без вины виноватый. — Подумав, спросил: — Может быть, кто из друзей настучал на тебя, не размышлял над этим?

Дотошность эта, стремление влезть в душу показались Антону подозрительными, и он решил присмотреться к нему, а при случае найти способ проверить, убедиться в этом.

— Да нет, друг не предаст, — сказал он.

— Ну, единомышленник, соучастник. Я в юридических тонкостях не разбираюсь.

— Так ведь от этого не уйти. Потребность открыть душу другому заложена в любом человеке.

— Все это верно, конечно. А я тебе вот что скажу: не каждому можно довериться. Иной, преследуя свою мерзкую цель, поспешит властям донести: так мол и так, антипатриот объявился. Ну а там долго раздумывать не станут. Соседка соседа предает. Сын — отца родного.

— Встречаются и порядочные люди, — возразил Буслаев.

— И мне не доверяй. О чем не считаешь нужным, не говори.

— Я не думаю, что вы можете заложить человека, — бросил Антон пробный шар доверия. — Вы правы: я не один действовал. Надеюсь, фамилии вам знать не обязательно. — Неожиданно спросил: — Римскую историю знаете?

— Проходил, — ответил сокамерник. — Я университет заканчивал.

— Тогда поймете меня. Трое нас, и все завязаны, пусть это вас не шокирует, на одном антигосударственном дельце. Один из соучастников — плебей, другой — патриций. Оба располагают великолепной возможностью успешно подрывать систему.