Юрий Карчевский - Схватка с чудовищами

— А что, если задержать «дипломата» с помощью Губастого? В этом случае, уличены будут и разведчик, и его агент. Следствие же будет располагать доказательствами.

Оглядел всех, ожидая одобрения либо критики.

Наступила многозначительная пауза. Каждый старался осмыслить необычный вариант, осенивший их начальника. Он был далеко не бесспорен, чреват подвохами. И в то же время порождал надежду на успех дела. Вдруг все разом заговорили.

— Это был бы верх мастерства! — заключил дебаты Алексей.

Буслаев доложил свои соображения генералу Новикову.

— Острое решение и неожиданное, — прочитав рапорт, произнес генерал. — Но насколько оно оправдано? И пойдет ли на это Обручев?

— Оперативная целесообразность очевидна. Обручев же тем самым сможет себя реабилитировать.

— Ну что же. Желаю успеха, Антон Владимирович.

Антон дал задание соответствующей службе негласно установить в квартире Обручева технику, чтобы убедиться хранит ли он дома секретные материалы, и где именно.

Слежка привела Губастого после работы домой. Семья находилась на даче в Жаворонках, и он был один. Буслаев явился к нему на квартиру с оперативниками Семеном и Алексеем, с двумя понятыми. Предъявил ордер на обыск, санкционированный прокурором по особо важным делам.

Губастый был настолько уверен в себе, в секретности своих отношений с «дипломатом», что не мог себе представить провала. Излишняя самоуверенность его подвела. Он сидел на стуле и не без страха смотрел, как посторонние люди деловито роются в его библиотеке, в письменном столе и даже в гардеробе, на антресолях, простукивают стены.

Обнаружив в футляре настенных часов магнитный контейнер, Буслаев спросил его владельца:

— А где содержимое?

— Сигареты? Я их выкурил, — заикаясь, ответил тот.

— Те, которые вы получили от своего иностранного «друга»?

— Знаете что: не устраивайте тридцать седьмой год! — перешел в наступление Обручев, избрав его в качестве средства защиты от неожиданного нападения. — Тогда деда моего расстреляли ни за что. Теперь под меня, его внука, подкоп ведете. Разве не видно, что это — портсигар, какими забиты табачные киоски?

— А это что за документы? — Буслаев разглядывал под лупой изъятые из книжного шкафа бумаги.

— Впервые вижу, — перетрусив, едва выговорил Обручев.

— Не знаете, что храните. Странно. Тогда я вам скажу. Бумаги эти сфотографированы лично вами в лаборатории вашего НИИ. Но ведь есть же и кассета с отснятой пленкой. Где она? Предъявите!

— Я протестую и буду жаловаться генеральному прокурору! Господи, как же можно так шельмовать честного советского человека! — запричитал Губастый. — Я же еще и член профсоюзного комитета! Член Ученого совета!

— Давайте договоримся, Обручев. Органам государственной безопасности известны все ваши похождения и непристойные дела. Скрывать что-либо, значит, усугублять свое положение, — спокойно разъяснил Буслаев. — Контейнер вы взяли в тайнике на Рижском вокзале.

— Я нашел портсигар на платформе.

Дальнейший разговор был бесполезен. Составив протокол об обнаружении и изъятии контейнера, копий различных документов с грифом «секретно» либо «для служебного пользования», шифроблокнота и секретных инструкций иностранной спецслужбы по сбору разведывательных сведений, миниатюрного фотоаппарата «Минокс», Буслаев принял решение о задержании Обручева и препровождении его в Управление КГБ.

Небольшой по площади кабинет Буслаева превратился в просмотровой кинозал. Увидев себя на экране, Обручев был немало удивлен, с какой тщательностью велась за ним слежка. Вот он садится в «Москвич», за рулем которого в темных очках «дипломат». Машина рванула с места и помчалась по проспекту Мира.

На этом Буслаев остановил кинопроектор.

— Как вы можете прокомментировать то, что видели на экране?

Обручев сидел ни жив ни мертв.

— Но ведь это были вы, — настаивал Буслаев на правдивом признании. — Отрицать было бы просто глупо.

— Да, я… — глухо произнес задержанный.

— А кто находился рядом с вами в машине?

— Так, один тип.

— У этого типа имеется фамилия или он без рода, без племени?

— Наверное, есть, но я лично ее не знаю. И это — правда.

Буслаев продолжал прокручивать ленту. На экране — «Москвич» в пути. Мелькают деревья, вывески магазинов, городские строения. Обручев услышал свой разговор с атташе и ужаснулся, представив себя на скамье подсудимых. Потом в тюремной камере с уголовниками — карманниками, домушниками, убийцами. И они его там бьют, отбирают еду, издеваются над ним, как только могут.

— О чем вы условились с атташе? — вывел Буслаев его из этого состояния. — Я жду честного признания, Обручев.

— Это была встреча со случайным человеком, — как бы очнувшись, заговорил Обручев, продолжая лгать и уводить дознание в сторону от истины. — Я его не знаю. Он сказал, что приезжий, попросил показать Москву. Я согласился. Сработала ложная гордость. Как же, он — иностранец, а я — патриот своей страны и вдруг откажу ему в этом! Рабская натура, всегда готовая услужить всем и каждому. Теперь весьма сожалею.

— Не убедительно, Обручев. Скажите: вторник — день, когда вам предстоит заложить в тайник шпионскую информацию? Я не ошибаюсь в своем предположении?

— Простите, я должен прийти в себя, — не сразу ответил тот. — Воды, пожалуйста.

Психологически это означало, что Обручев под давлением улик «ломается». Нужен был еще толчок, другой, чтобы он заговорил, встал на путь раскаяния. Когда допил воду, ему предоставили возможность досмотреть фильм. На экране — инструкция по сбору шпионских материалов. Кассета с отснятой им фотопленкой со схемами и описанием научного открытия, имеющего оборонное значение, сделанного в НИИ.

Обручев обреченно вздохнул. Попросил сигарету, закурил, вытер пот со лба.

— Я слышал, будто существует закон, согласно которому гражданин, явившийся с повинной, освобождается от уголовного преследования, — выдавил он из себя.

— Такой закон действительно имеется, — подтвердил Буслаев. — Обстоятельством, смягчающим уголовную ответственность, являются три положения: чистосердечное раскаяние, явка с повинной, активное способствование следствию в раскрытии преступления.

— А меня привезли, доставили. И еще изобличают. А я ведь был на пути к раскаянию. — В голосе Обручева было сожаление.

— Из трех вы имеете возможность воспользоваться двумя обстоятельствами: раскаяние и содействие следствию. Суд примет это во внимание. Согласно закону.

— Еще и суд.

Слово это резануло слух Обручева. Но он тут же расправил плечи, загасил сигарету, сел поудобнее.

— Пишите, — сказал он. — Я должен снять с себя груз ошибок.