Василий Немирович-Данченко - Бой в облаках

— Приведены ли в известность потери?

Был уже вечер… Отряд не трогался из Ильгеринского леса. Надо было дать отдых солдатам, счесть убитых, распорядиться ранеными. Над вершинами платанов и самшита горела заря… На её огневом фоне листва старых деревьев казалась совсем чёрной. Поток ревел и шумел, покрывая и говор отряда, и треск валежника в кострах, и сигналы горниста, порою раздававшиеся в скалах. Обоз давно уже перебрался… Несколько искалеченных коней билось у самой воды, пока их не приказали пристрелить… Прохлада стояла над утёсами…

— Сколько убитых?

— Двести человек выбыло из строя: шестьдесят убитых, сто тридцать раненых… А десять без вести пропали…

— Вы точно в реляции — всё круглыми цифрами!.. — недовольно проговорил генерал.

— Я не виноват в потерях сегодняшнего дня! — понял отвечавший начальник штаба раздражение генерала.

— Десятеро, верно, унесены водою… Может быть, ещё окажутся… Послать казаков вдоль потока, — пусть поищут.

— Виноват, ваше превосходительство, — я уже распорядился этим.

— Очень хорошо сделали…

Действительно, — избитых, измученных и истерзанных нашли четырёх солдат, которых волною прибило в заводи… Остальные шестеро были снесены в бездну, куда падал этот поток… Их пришлось помянуть в общей панихиде… Многих из раненых нельзя было и думать тащить с собою во всю экспедицию, их решили оставить с небольшим конвоем в тех башнях, которые ждали нас ещё на верху. Их предполагали подобрать на обратном пути. Легкораненых было мало. Лезгины били на выбор и метко. Даром пуль они терять не любили. Ночью внизу было даже холодно. Поток ещё громче ревел… Где-то, далеко-далеко, должно быть, в каком-нибудь ауле, лаяли собаки… Вверху ярко сияли звёзды, но свет их не доходил в потёмки Ильгеринского леса. Под утро прорезался последний рог месяца — с завтрашней начинались уже безлунные ночи… Солнце брызнуло огненными лучами на вершины каштанов и чинар, — дробь барабанщика разбудила отряд… Сегодня ожидал его страдный день, и потому надо было накормить солдат сейчас же… Кое-как развели костры и сварили кашу.

Али-Ибраим-бек сидел у огня и грелся. По его нахмуренному лицу бежали тени. Толстый капитан, говоривший по-лезгински, спросил его о чём-то… Тот ему не ответил… «Тоскует!» — решил по своему навагинец и угадал. Сердцем люди всегда угадывают. Ошибается только ум, а не сердце… «Тоскует. Должно быть, семья дома».

— У тебя, бек, есть дети? — спросил он.

Тот посмотрел на него и, должно быть, прочёл в его глазах не одно праздное любопытство.

— Троих оставил в ауле…

— Маленькие, верно?

— Один недавно родился… Старуха-мать есть…

— Ну, что ж… Бог даст, свои их поддержат…

— Я не о том! Я не голода боюсь… У меня три тысячи голов в табунах ходят. Да и золота я немало отбил у вас. Я о другом. Они все вырастут джигитами. У меня всё мальчики… Только мне их не придётся видеть.

— Отчего же? Если принесёшь покорность… Наш царь — милостивый…

— Я не о том… Я знаю это… Только не Ибраим-бек будет являться в Тифлис к вашему наместнику с повинной… Я — мюрид. У меня и любовь, и ненависть кончаются со смертью…

И он опять мрачно засмотрелся в огонь распылавшегося костра.

Пушки уж потянулись вверх, обозы тоже. Солдаты главного отряда и арьергарда оставались здесь. Им нечего было торопиться. До первого взъезда пока доберутся орудия, — успеют насидеться… Авангард бился с пушками… Лошади тратили последние усилия поднять их, но круча была слишком тяжела. Солдаты схватывали лафеты и, обливаясь потом, в смертной истоме едва могли протащить их несколько шагов, падали оземь, едва дышали… В три часа времени батареи не сделали и двухсот шагов на высоту, а дальше их ждали кручи ещё ужаснее, скалы ещё отвеснее. Зной становился палящим, и, когда остальная часть отряда вышла из леса, солнце безжалостно лило огонь с побледневших от ужаса небес. Скалы накалялись… Неосторожно опираясь на них ладонями, солдаты обжигались… Обжигались и дотрагиваясь до меди орудий. Казалось, что это не лучи, а пламенные стрелы падают с верху… Полдень Дагестана был так невыносим, что уцелевшие завидовали тем, кто теперь лежал на веки веков в одинокой общей могиле Ильгеринского леса. Для тех — окончилось всё. Им — тишина, покой, отдых! То и дело солдаты пили воду из манерок, но скоро и её запасов не стало. Знали, что вверху есть ключи. Они падали, обогнув гору с другой стороны, в ту же бездну, куда стремился и Ильгеринский поток. Но до них было ещё версты полторы, а на этой страдной дороге каждая сажень доставалась ценою неимоверных усилий. Уже по обе стороны беспутья (потому что дороги здесь не было, а она определялась просто направлением, взятым солдатами) — лежало много народа, поражённого солнечным ударом. Некоторые хрипло дышали, их глаза налились кровью, воспалённые лица были ужасны, другие метались и бредили… Но теперь уже некогда было обращать внимание на них. Вверху — на казавшейся недоступною высоте — мерещилась точно в небесах повисшая башня… Наши знали, что она оберегает подступ к мосту, через бездну — от вершины одного утёса к темени другого, — где тоже должна быть такая же. В этих башнях засели отчаянные мюриды, обрёкшие себя смерти. Сколько было их? На вопрос об этом, Ибраим-бек только угрюмо улыбался и говорил:

— Довольно, чтобы многие из вас сегодня уже полетели на суд к Аллаху!

Много часов прошло, — наши всё ползли к этой башне, а она, казалось, всё дальше и дальше отступала. То пропадала, когда отряд огибал скалы, то являлась опять над самыми головами в опаловой глубине неба, то убегала вдаль. Чёрные бойницы её зловеще зияли… За её чёрным ходом должна быть смелая арка переброшенного через пропасть моста… Кто соорудил его — никто не знал… Горцы говорили, что это дело рук Аллаха, когда шайтан одним ударом кинжала раздвоил гору на две части и вырыл бездонную пропасть между ними… Наконец, на одном из поворотов авангард увидел этот мост и остановился на минуту поражённый. И было отчего… Две скалы, отвесами обращённые одна к другой… Основания их падают вниз, сливаются, пропадают в бездонном провале… На страшной высоте от одной скалы к другой перекинулась тонкая, едва заметная отсюда ниточка моста… И по этой ниточке надо пройти — да не просто, а боем!.. Перетащить по ней орудия, парк, транспорт, обозы, перенести раненых… Захолонуло сердце у отважных солдат… У входа на мост — мрачная башня; она вся на свету теперь, и едва-едва выделяется над нею значок защищающего её муртазегита. Другая такая же башня у другого конца моста, и там тоже значок… В ней засела отчаянная вольница дагестанских гор… Мост в небесах тонет. Жутко даже смотреть на него снизу… Там ни барьера, ни перил… Иди как лунатик… Сильней сердце забьётся, — и полетишь в бездну… Вон облачко наползло, окутало башню позади, часть моста закрыло… Теперь он до половины точно от земли в небо повис… Страшно!.. Страшно даже старому навагинцу… Он почувствовал, как у него загодя кружится голова. И только Али-Ибраим-бек сурово улыбается и шепчет: