Георгий Брянцев - Тайные тропы

— Ложись! Не уйдете!

Юргенс вынул из кармана восьмизарядный «вальтер».

Нужно было передохнуть, отбиться и выиграть хотя бы одну-две минуты.

Мозг работал, несмотря на физическое изнеможение, четко и ясно. Юргенс прекрасно понимал, что мертвый он никому не нужен, что стреляют не по нем, а поверху, для острастки, что его хотят измотать, загнать и взять живым.

— Стой! — уже совсем близко раздался требовательный голос.

— Стой! — как эхо, отозвался другой.

Юргенс решился на крайнее средство: он дал подножку Раджими, сбил его с ног и укрылся за его телом.

— Что вы делаете? — с хрипом вырвалось у Раджими.

— Лежите! — приказал Юргенс и послал в темноту один за другим четыре выстрела.

В ответ раздался чей-то сдержанный смех. Юргенс выстрелил еще раз.

— За что вы губите меня? — взмолился Раджими и попытался вырваться из-под тяжелой руки Юргенса.

— Тише… — прошипел Юргенс. Раджими сделал попытку освободиться.

Юргенс скрипнул зубами и пустил шестую пулю в затылок Раджими. Тот вздрогнул и замер.

«Осталось два патрона», — подвел итог Юргенс.

Дышать стало легче. Он ползком стал пятиться назад и почувствовал под собой траву. Значит, совсем рядом роща. Он полз минуту… две… три по мягкой душистой траве. А когда ноги уперлись в кустарник, быстро вскочил на ноги. Вскочил — и точно врос в землю: перед ним стоял человек. Удар… «Вальтер» отлетел в сторону. Рука повисла, как плеть.

— Сюда, товарищ майор! — крикнул человек.

Подошли двое. Человек чиркнул спичкой, зажег папиросу. Юргенс вгляделся в его лицо.

Перед ним стоял Ожогин.

Минуло несколько лет…

Экспресс, оставив позади себя русские просторы и так похожие на них польские пейзажи, стремительно мчался на запад. Длинный шлейф из дыма и пара, то густочерный, то серый, волочился следом, стлался по крышам вагонов, залетал в окна и бесследно таял в синеве августовского дня.

— Одер! — громко сказал кто-то.

И все, кто сидел, лежал, читал, спал, потянулись к окнам.

Поезд пересекал границу Германской Демократической Республики.

Андрей и Алим — делегаты от московского студенчества на Всемирный фестиваль молодежи и студентов — тоже подошли к окну и всмотрелись. Вот она, Германия, та самая, откуда пришла страшная война, залившая кровью землю, опустошившая города, села, деревни… Друзья молчали, вспоминая тяжелые картины недавнего прошлого.

… В жаркий полдень поезд вошел в застекленную галерею Восточного берлинского вокзала и застыл у перрона. Заиграла музыка, долетел шум приветственных голосов.

Андрей и Алим, взволнованные, остановились у выхода. Выбраться из вагона было не так просто: перрон заполнили тысячи юношей и девушек. Они обнимали гостей, жали им руки, преподносили цветы.

Зазвучал гордый, боевой Гимн демократической молодежи. Показалось, что перрон раздвинулся и вокруг стало еще светлее, наряднее, праздничнее.

… Накануне открытия фестиваля друзья пришли на Потсдамскую площадь, на ничем не обозначенную и не очерченную границу двух зон — западной и восточной, — на границу двух миров.

На той стороне толпилась молодежь, слышались выкрики, споры. Улицу преграждали штуммовские полицейские, не пропускавшие в восточный сектор Берлина. Откормленные, вооруженные американскими пистолетами и дубинками, они теснили толпу, а она все росла и росла. Молодые руки крепко держали и поднимали высоко над головой алые стяги, плакаты с изображением голубя мира.

Росла толпа, росло напряжение, рос шум голосов… Перед полицейскими развернулось и заплескалось на ветру большое голубое знамя.

Знаменосец — загорелый мужчина лет тридцати, с засученными рукавами — подал команду:

— За мной! Да здравствует мир во всем мире! — и сделал шаг вперед.

Все запели. Толпа пришла в движение. Образовалась стройная колонна.

Полицейские в замешательстве отпрянули, цепь разорвалась, и колонна вступила в восточный сектор.

— Так было и в июне прошлого года, в день всегерманского слета молодежи, — сказал юноша, стоявший рядом с Андреем. — Они и тогда пытались нас разъединить, а ребята прорвались… Вагнер, здравствуй! — бросился он навстречу приближавшемуся знаменосцу.

— Здравствуй, Эдуард! — отозвался тот, вытирая влажное лицо.

— Пришли?

— Как видишь.

Знаменосец улыбнулся и пожал руку другу. Колонна вытянулась и остановилась. Андрей не отрываясь смотрел на знаменосца. Вагнер… Эта фамилия говорила о чем-то знакомом и близком.

— Карл Вагнер? — не утерпел он и подошел вплотную к знаменосцу.

— Да.

— Сын Альфреда Вагнера? Знаменосец широко улыбнулся.

— Кажется я знаю, кто вы, — после некоторого замешательства произнес он по-русски и протянул руку.

— Карл!.. Карл!.. Тронулись… — раздались голоса. Колонна двинулась по Берлину к Трептовскому парку.

К ней присоединялись всё новые и новые шеренги. Карл шел, держа под руки Алима и Андрея.

— Я и отец остались там. Уезжать было бы неправильно. Мы не могли уйти от борьбы за будущее Германии… Пусть у нас хозяйничают американцы, но мы — немцы-патриоты — тоже не сидим сложа руки. Мы боремся!

Глаза у Карла были отцовские, такие же ясные, правдивые. В них горел тот же неугасимый огонь. Грязнов смотрел на него и думал, что в Германии много теперь людей, которые смогут пройти не только через кордон штуммовских полицейских, но и через любые преграды.

— Я коммунист, — продолжал Вагнер. — Я долго думал, прежде чем стал им, и теперь все мои силы принадлежат великой коммунистической партии.

Они проходили мимо высокого постамента, на котором стояла величественная фигура советского воина-победителя. Он держал в руках спасенного ребенка. У ног воина лежала разбитая, когда-то зловещая свастика — символ фашизма. Тяжелый меч рассек ее и поверг в прах.

Солнце ярко освещало лицо воина, исполнившего свой священный долг. Оно было сурово-спокойно и мужественно. Посланцы народов подходили к подножию памятника, клали цветы и, отойдя в сторону, смотрели на простое лицо воина. И в устах каждого из них, на всех языках звучала клятва: «За мир!»