Георгий Брянцев - Тайные тропы

— Раздеваться не буду, время в обрез, — начал он, ни с кем не поздоровавшись. — Так… Что я безработный, всем известно?

— Ну? — Тризна удивленно поднял брови, не понимая, к чему ведет старик.

— Две бочки у меня управа конфисковала, а две оставила, — сказал Заломин.

Все недоуменно переглянулись. Тризна закашлялся и вышел.

— Погодим малость, — продолжал Заломин, — пусть отдышится. — И он невозмутимо стал попыхивать цыгаркой.

Воцарилась тишина.

Наконец вернулся бледный Игнат Нестерович. От приступа кашля глаза его стали красными и наполнились слезами, он то и дело вытирал их платком.

Заломин сокрушенно покачал головой и снова заговорил:

— А пока и кони и две бочки дома. Нервный Тризна не выдержал:

— Чего ты болтаешь? Где твоя рационализация? Заломин неожиданно громко рассмеялся:

— Сейчас и рационализацию выложим. Разведку я не зря провел. Электростанция уже месяц, как заявку дала в управу на очистку. Раз! — Он согнул один палец. Лица у всех вытянулись. — А мы возьмем с Повелко да ночью и приедем к ним. Два. — Он согнул второй палец. — Ночью никто проверять не будет. Три… Завтра у меня всё могут отобрать дочиста. Четыре… Значит, воробей, не робей! Пять… Вот она и рационализация!

В первую минуту от удивления и неожиданности никто не произнес ни слова. Потом Повелко бросился к старику, прижал его голову к груди и поцеловал.

Заломин смутился и часто заморгал.

Ожогин подошел к старику и крепко пожал ему руку. Старик расчувствовался, губы у него затряслись, и скупые слезинки скатились по грубым, обветренным щекам.

— Старый конь борозды не портит, — так говорят, отец? — спросил Заломина Никита Родионович.

— Так, сынок… И еще говорят: «Либо грудь в крестах, либо голова в кустах». Только вот что… Дело надо начинать сейчас, у меня все готово. На дворе станции я бывал до войны разов пять, порядки знаю…

— Проберетесь? — спросил Ожогин.

— Конечно, проберемся… А вот куда мне потом пробираться?

Решено было, что после операции Заломин будет спрятан в доме Заболотько вместе с Повелко. Все понимали, какому риску подвергает себя старик. Ему надо было пробраться домой, запрячь лошадей и показаться в городе, а это не так просто, когда знаешь, что за тобой возможна слежка. Но Заломин уверенно заявил, что все сойдет благополучно…

В девять часов вечера на улице, где была расположена электростанция, показались две телеги с бочками. На одной сидел Заломин, на второй — Повелко. Телеги двигались с трудом.

Улица была немощеная, вся в воронках от разорвавшихся бомб, в колдобинах и рытвинах. Бочки встряхивало, кренило из стороны в сторону, колеса вязли в сугробах. Повелко чувствовал себя неуверенно в новой роли и с трудом держался на передке. Заломин же энергично правил лошадью.

Вот и электростанция. Здесь Повелко проработал четыре года. Она как будто не изменилась за годы войны, только стены перекрашены из белого в серый цвет. Забор цел, целы железные решетчатые ворота, сквозь которые виден большой двор. Глухо и ритмично постукивают маховики. Света не видно — все замаскировано.

Передняя лошадь уперлась в ворота. Заломин соскочил с передка и постучал. Показался полицай с винтовкой.

— Гостей принимай да нос закрывай! — пошутил Заломин.

— Фью! — свистнул полицай. — С поля ветер, с лесу дым…

— Давай шевели, а то нам ночи не хватит. Полицай впустил подводы во двор и спросил:

— Знаешь где?

— Не впервой, чай.

— Ну, валяй! — И охранник скрылся в каменной сторожке.

Заломин повел лошадь в поводу до самой уборной.

Повелко огляделся. Просторный двор захламлен. Из-под снега видны штабеля огнеупорного кирпича, вороха ржавого кровельного железа, пустые деревянные бочки, носилки, кучи бутового камня, длинные двутавровые балки…

— Я пошел, — проговорил тихо Повелко. — В случае чего — кашляни.

— Помогай бог! Буду глядеть в оба.

Повелко пригнулся и стал пробираться между штабелями кирпича к задней стене электростанции. Снег был глубокий, и на нем оставался слишком заметный след. Это смутило Повелко — на несколько секунд он остановился, но потом решительно двинулся дальше. Около самой стены он вышел на протоптанную дорожку, ведущую к ворохам угля.

…Восемь шагов от угла. Повелко отсчитал их и повернулся… Теперь восьмой ряд кирпичей снизу. Нагнулся. Раз, два, три… все восемь… Нет, нужного кирпича нет. Стена совершенно гладкая. Игнат Нестерович прав: видимо, причина в снеге. Повелко поднялся, потом опустился на колени и стал быстро разрывать снег. Вот наконец и условное место. Толкнул кирпич носком сапога, и половина его вышла из стены. Повелко вынул кирпич и положил около себя. Рукой полез в образовавшееся отверстие, нащупал детонирующий шнур и вытянул его наружу. Руки дрожали от возбуждения, стало душно. Из кармана вынул два запала с концами бикфордова шнура, наложил их на детонирующий шнур, быстро скрепил резинкой. Затем достал небольшой клеенчатый пакетик с кислотной ампулой и зажигательной смесью, закрепил его на обоих концах бикфордова шнура. Осмотрел внимательно и, убедившись, что сделал правильно, сдавил пакетик пальцами. Ампула хрустнула. Так, все на месте. Теперь — дело времени. Кислота начнет разъедать оболочку; на это ей определено пятнадцать часов. Когда она просочится на зажигательную смесь, а та воспламенит шнур и пламя дойдет до запалов, тогда все будет исчисляться секундами, долями секунды…

Вложив кирпич обратно в стену и замаскировав это место снегом, Повелко пошел обратно. Он торопился. Сердце билось гулко, радостно, в ушах стоял звон…

— Ну? — спросил Заломин.

— Полный порядок.

— Успеем ноги унести?

— Что ты! — рассмеялся Повелко. — Все произойдет не раньше двенадцати дня…

— Тю!.. — Старик взял под уздцы лошадь и стал выводить ее к воротам. — Эй, милай! Нагостились, и довольно! Выпускай! — крикнул Заломин полицаю.

Тот, зевая, вышел из сторожки:

— Все?

— Чего — все?.. Наши черпаки не берут. Даром время загубили.

— Замерзло, говоришь? — рассмеялся полицай.

— Пойди полюбуйся.

— Чорт его не видел! — ругнулся полицай и открыл ворота.

Стоял воскресный день, на редкость ясный и солнечный. На улицах толпились горожане. Они молча смотрели на проходившие через город немецкие воинские части. Шоссе, пролегающее с запада на восток, делило город на две половины, образуя прямую, как стрела, улицу. Движение по ней не прекращалось ни днем, ни ночью. На восток беспрерывно шли танки, бронетранспортеры, бесчисленные автомашины с различным грузом, бензозаправщики, мотоциклы и даже простые подводы. На них сидели немцы, призванные в армию по тотальной мобилизации, — хмурые, разновозрастные, без свойственной кадровым служакам выправки, с желчными, недовольными лицами, с обвязанными, точно у старых баб, головами.