Георгий Брянцев - Тайные тропы

— Просьба у меня к вам необычная. Я хочу описать все и письмо дать вам в Москву.

— Кому? — спросил Ожогин.

— Там, в Москве… Вы знаете кому…

— Хорошо, — сказал Никита Родионович.

Когда он вновь улегся в постель, в голову пришла мысль: «Не кроется ли за всем этим какая-нибудь провокация? Уж очень невероятно все».

Он видел, как хозяин уселся за стол, загородил свет лампы развернутой книгой и начал писать; Ожогин долго слышал, как скрипело перо о бумагу и как часто и тяжело вздыхал Рибар. Потом Никита Родионович уснул…

А перед рассветом Рибара арестовали. Старуха-мать билась в истерике. Рибар внешне был спокоен и, пока трое полицейских копались в доме, молча сидел на табурете. Когда его стали уводить, он попрощался с друзьями и заговорил по-русски:

— Они опередили меня. Я этого ожидал… Письмо я не дописал, и оно попало к ним…

Полицейский грубо приказал прекратить разговор.

В восемь утра друзья заняли места в многоместном советском самолете. Через десять минут самолет оторвался от земли, сделал круг и лег на курс. Хотелось поторопить его, чтобы он летел быстрее, быстрее…

В жаркий летний полдень сорок седьмого года пассажирский самолет мягко приземлился на аэродроме большого южного города.

В числе пассажиров из самолета вышел и Никита Родионович Ожогин. Он возвращался из Москвы, где пробыл около месяца, принимая оборудование для электростанций, на одной из которых он работал инженером.

У входа в пассажирский зал Ожогин обратил внимание на висевший на стене градусник. Всмотрелся: столбик ртути показывал сорок три выше нуля.

«Ого! Ничего себе! В тени — сорок три…»

Пройдя просторный, продуваемый сквозняком зал, он вышел к подъезду и невольно остановился. Вдали, в лазоревой дымке, рельефно вырисовывались вершины отрогов Тянь-Шаня, покрытые снегом.

Слабый ветерок лениво колыхал листья густых тенистых кленов, растущих против вокзала. Казалось, что вся природа — и клены, и густые заросли хмеля, вьющегося по фасаду вокзала, и клумбы с пестрыми цветами, и густые сады окраин города, и далекие горы, и сам воздух, — все-все погружено в дремотную истому под нестерпимо палящими лучами полуденного августовского солнца.

— Никита! Здравствуй! — раздалось рядом, и кто-то схватил Никиту Родионовича за руку.

— Константин!.. Приехал-таки… Молодец!

— Чуть было не опоздал, — проговорил Константин, обнимая брата. — Пойдем к машине. Телеграмма пришла всего час назад. Хорошо, что ты адресовал ее на работу — я бросил все и помчался. И вот видишь, не опоздал!

Константин взял из рук Никиты Родионовича небольшой чемодан и повел брата к ожидавшей их «эмке».

— А ты изменился, — сказал Никита Родионович, когда они сели в машину. — Может быть, мне так кажется?

Константин улыбнулся. Внешне он очень походил на Никиту Родионовича: и правильными чертами лица, и темными задумчивыми глазами, и цветом волос. Сходство Между ними усиливалось, когда он улыбался. Только ростом Константин был чуть пониже брата.

— Я же все время в горах, на воздухе, на солнце, — как бы оправдываясь, ответил Константин. — Восемь дней назад вернулся, а завтра опять укачу.

— И как только не сбежит от такого мужа Тоня! — пошутил Никита Родионович. — Вечно ты отсутствуешь…

Они ехали по городу. Асфальт на площадях и улицах от жары нагрелся и размяк. Автомашины с шуршащим звуком вычерчивали на его размягченной поверхности узорчатые рисунки. Духоту не разрежали ни густая зелень, ни журчащие арыки.

— Ну и печет! — пожаловался Никита Родионович, вытирая с лица обильно струящийся пот.

— Да, основательно, на полную мощность, — подтвердил Константин.

По пути, в машине, обсудили результаты командировки Никиты Родионовича, встречу его с Андреем Грязновым, обучавшимся второй год в аспирантуре при одном из московских вузов.

Дома Константин подал Никите Родионовичу запечатанное письмо.

Тот, не вскрывая, внимательно его осмотрел: почерк твердый, уверенный, явно мужской, но совершенно незнакомый; штамп местного почтового отделения — значит, и письмо местное.

— Когда получил? — спросил Никита Родионович.

— В пятницу.

— Ровно неделю назад?

— Да. Сегодня тоже пятница.

Никита Родионович продолжал в раздумье вертеть конверт в руках и всматриваться в штамп.

— Вскрывай и читай, — торопил Константин, — а потом я тебе еще кое-что расскажу.

— Да?.. — неопределенно протянул Никита Родионович.

Он взял со стола ножницы и осторожно срезал короткий край конверта.

Маленькая записка гласила:

«Дорогой Никита Родионович! Приветствую вас! Давно собирался повидаться с вами, но как-то не удавалось. Хочу передать вам задушевный привет от лица, могущего напомнить вам спор относительно Сатурна, Юпитера и Марса. Зайду к вам в воскресенье, в семь вечера. Надеюсь, что застану дома».

Подписи не было.

— Что случилось? — тревожно спросил Константин, увидя, как помрачнело лицо брата.

Никита Родионович молчал, думая о своем. Константин пожал плечами.

— Ну ладно, ты тут располагайся, а я пойду на работу, — обиженно проговорил он, уже направляясь к двери.

Но Никита Родионович остановил его:

— Ты, кажется, что-то хотел сказать?

— Да, чуть не забыл! — спохватился Константин. — Вечером в воскресенье к тебе приходил какой-то мужчина.

— В котором часу?

— Примерно часов в семь.

— Каков он из себя?

— Похож на узбека, уже немолодой, довольно рослый, хорошо говорит по-русски.

Никита Родионович сдвинул брови. Тысячи догадок и предположений лезли в голову; хотелось сосредоточиться, привести в порядок мысли.

— Хорошо, поезжай, а мы тут с Тоней будем хозяйничать.

Константин засмеялся:

— Придется одному, без Тони. Она в Свердловске: уехала проведать мать.

— Вот как? А я ей подарок привез… Ну да ладно. У меня больше вопросов нет. Беги! Я тут один справлюсь.

Никита Родионович закрыл за Константином калитку и вернулся в комнату.

Он снял шерстяной костюм, выкупался и надел пижаму. Стало легче, но духота все-таки донимала основательно. Захватив подушку, Никита Родионович отправился в сад.

Миновав столовую, переднюю и густо обвитую диким виноградом веранду, он спустился по ступенькам во двор. По раскаленным кирпичам дорожки ступать босыми ногами было невозможно, и Никита Родионович побежал.

Трехкомнатный домик, занимаемый им и братом, стоял на черте, разделяющей город на две почти равные части. У конца двора протекал головной арык, питающий город водой. В небольшом, закрытом высоким дувалом дворе росли два раскидистых каштана, несколько акаций и множество фруктовых деревьев: вишни, яблони, абрикосы, груши. Под старой, отяжеленной плодами яблоней, растущей у самого арыка, Никита Родионович разостлал одеяло, положил подушку и лег.