Георгий Брянцев - Тайные тропы

Он был еще под впечатлением встречи и беседы с Ожогиным. Главное, что его занимало, — это сообщение о самоубийстве Юргенса. Саткынбай считал, что его нашли и заставили работать именно по поручению Юргенса. Он даже создал для себя в своем воображении примерную картину: Юргенс сидит в Западной Германии, в американской зоне, и помнит о нем, Саткынбае. Да и как не помнить! Ведь Саткынбай оказал немало услуг гитлеровской разведке. Он сотрудничал с ней с тысяча девятьсот тридцать четвертого года, после того как его вывез из Турции немецкий капитан Циглер. Турецкая разведка не без колебаний отпустила Саткынбая в Германию, но ехать было надо. Фашисты уже вынашивали план похода на восток, и специалисты по мусульманским делам, такие, как он, были им нужны. У гитлеровцев Саткынбаю жилось неплохо. Единственное, что его беспокоило, — это будущее. Юргенс не раз напоминал, что придется «работать» в Советском Союзе.

Конечно, путешествие в Узбекистан, который он покинул в 20-х годах, ему не улыбалось, и он не ошибся в своих тяжелых предчувствиях: путешествие было нелегким. Оно отняло у него много сил, нервов, здоровья. Были моменты, когда самообладание и вера в возможность остаться на свободе покидали его.

И сейчас еще Саткынбай с отвращением вспоминает свои первые шаги здесь, в городе, ставшем для него чужим. Он достиг города ранней весной сорок пятого года, когда на западе еще гремели раскаты орудий. Сознание того, что он добрался до места, и радовало и страшило одновременно.

Документы, выданные Юргенсом, не вызвали ни у кого подозрения. Кому могло прийти на ум, что под видом солдата, демобилизованного по возрасту и контузии из Советской Армии, скрывается немецкий агент! В городе должны были жить надежные люди, друзья, единомышленники: старик Ширмат, Дражников, Абдукарим, Файзулла…

Сойдя с поезда, Саткынбай тотчас решил найти Файзуллу. В первую очередь нужно было поговорить о жилье и работе.

Цветущий и залитый весенним светом город поразил Саткынбая и вызвал в его душе злость. Эти широкие улицы, покрытые зеркалом асфальта; эти светлые, нарядные, многоэтажные дома с роскошными подъездами и открытыми балконами; эти просвечивающие насквозь узорчатые и изящные, как кружева, изгороди; эти раскидистые, манящие под свою тень тополя, клены, липы; эти машины, сотни, десятки сотен машин, — все, все казалось чужим, непонятным, ненужным в этом старинном восточном городе, а главное, противоречило тому, что слышал о нем Саткынбай там, на той стороне.

Саткынбай не мог равнодушно смотреть не только на улицы и дома, но и на людей, идущих ему навстречу, обгоняющих его. Он не узнавал в них своих бывших земляков. А они, спокойные, сосредоточенные, веселые, жизнерадостные, шли по своим делам, ехали в трамваях, автобусах, машинах…

На скрещении двух улиц Саткынбай свернул направо, дошел до переулка и остановился в нерешительности.

«Неужели заблудился?» — мелькнула неприятная мысль.

Он осмотрелся, постоял несколько секунд в раздумье и вернулся на перекресток. Вот двухэтажный дом, от него идет переулок. Эти четыре дома также знакомы. А пятый надстроен: раньше был один этаж — теперь два.

«Нет, не ошибся, иду правильно», — успокоил себя Саткынбай, но, достигнув переулка, вновь остановился в растерянности.

Левая сторона, на которой стоял дом Файзуллы, где находилась лавка армянина Алоева, преобразилась. Вместо низеньких глинобитных мазанок красовалось длинное трехэтажное здание школы.

Дома Файзуллы нет! Кто ему ответит на вопрос, где теперь Файзулла?

Круто повернув, он быстрыми шагами направился обратно.

На трамвайной остановке группа девушек-узбечек беседовала о чем-то громко, горячо. Саткынбай прислушался. Они говорили по-русски. Они обвиняли какого-то комсорга в нерешительности и в том, что у него слова расходятся с делом. Особенно сильно возмущалась худенькая девушка, которую подруги называли Саодатхон.

Подошел трамвай. Саткынбай бросил на девушек взгляд, полный брезгливости, плюнул в сторону и вошел вслед за ними в вагон.

Пользуясь теснотой в вагоне, Саткынбай протолкался к Саодатхон и, будто невзначай, наступил на ее маленькую ногу.

Девушка вскрикнула от боли, и на глаза у нее навернулись слезы.

Сидевшая тут же старуха посмотрела с укором на Саткынбая подслеповатыми глазами, покачала головой, но ничего не сказала.

Через три остановки Саткынбай сошел с трамвая. Пройдя большой, красивый мост, перекинутый через полноводный канал, он встал в тень и задумался. Тяжелые мысли угнетали его.

Туркестана, старого Туркестана не было. В город неодолимо, властно ворвалось новое. Отступали, бесследно исчезали мазанки, зигзагообразные безглазые улички, мечети, дувалы. Новое теснило их перспективой широких улиц, громадой зданий, зеленью парков и скверов, стройными вереницами деревьев, четкими линиями оросительных каналов.

Саткынбай плотно сжал веки. Ему казалось, что он спит, и если откроет глаза, то все это исчезнет. Но нет, город шумел, звенели трамваи, басисто гудели сирены автомашин, говорили без умолку люди.

— Бежать, бежать отсюда! — прошептал Саткынбай и торопливо зашагал к окраине города.

Он шел долго, не оглядываясь, не обращая внимания на людей, и только когда шумные улицы остались позади и он оказался среди высоких земляных дувалов, то замедлил шаг и осмотрелся.

Улица была глухая, пустынная. С обеих сторон теснились старые, приземистые дома. Через арыки были переброшены полусгнившие деревянные мостики.

Саткынбай почувствовал себя бодрее, увереннее.

«Все уладится, все будет хорошо. Волноваться нечего, — успокаивал он себя. — Нет Файзуллы — другие найдутся».

Навстречу мелкими шажками шла женщина под паранджой. Саткынбай, взволнованный, остановился, пропустил ее мимо себя. Ему было приятно видеть женщину под паранджой.

До цели было недалеко. Через какую-нибудь сотню метров находился дом старого Ширмата, или, как его когда-то звали, «Харами», что означает «хитрый».

В 20-х годах Ширма г укрывал Саткынбая и его брата в своем доме от чекистов. Ширмат поддерживал связь между басмачами и их пособниками. Это верный человек и к тому же очень хитрый. Многие тогда попали за решетку, а он уцелел и остался на свободе. Саткынбай помнил, что у Ширмата в саду около хауза — водоема — было припрятано оружие. Нет, Ширмат безусловно верный человек, которому можно говорить все без утайки.

«Вот тут, кажется», — подумал Саткынбай и, нагнувшись, прошел в узенькую, точно щель, калитку.

Саткынбай не ошибся: он стоял в знакомом до мелочей дворике Ширмата. Несколько деревьев совсем высохло, дувал сильно накренился, хауз засыпан, но арычок попрежнему пересекает двор. При входе в дом Саткынбай столкнулся со старой женщиной. Она отошла в сторонку и дала ему дорогу. В комнате Саткынбай увидел щуплого, обрюзглого старика в потрепанном халате, сидящего на полу. Казалось, появление гостя ничуть не удивило старика. Он посмотрел на него неподвижным, безучастным взглядом и остался сидеть, не шелохнувшись.