Валерий Янковский - Нэнуни-четырехглазый

Юрий окрестил своего первого пса тоже Барсом, в память об отцовском, том, что навсегда остался сторожить Аскольд.

— Так, Шура, бери бумагу. Составим список всех необходимых вещей, приступите к сборам. А я завтра же съезжу во Владивосток, переговорю с Михаилом Григорьевичем Шевелевым, попрошу доставить вас в Корею на одном из его пароходов.

На следующий день, высадившись с попутной шхуны в гавани Золотой Рог, Михаил Иванович поднимался к одному из первых во Владивостоке трехэтажных каменных домов пароходовладельца, купца первой гильдии Шевелева. Слуга распахнул перед посетителем дверь в кабинет, из-за письменного стола навстречу поднялся некрупный полный человек с округлым лицом, редкой бурятской бородкой и свисающими небольшими усами.

Хозяин быстро прошел навстречу, взял гостя за обе руки и подвел к креслу. Приветливо улыбнулся.

— Как хорошо, что нашли время заглянуть ко мне. Сколько лет знакомы, а видимся все больше на собраниях да заседаниях, никак не удавалось поговорить по душам. И сегодня, наверное, не без дела навестили Шевелева?

Янковский изложил свою просьбу, рассказал о письме президента. Михаил Григорьевич ответил дружелюбно, не раздумывая:

— Доставим ваших сынов со всем снаряжением туда и обратно. Сейчас посмотрим расписание, когда ближайший рейс, и наметим день. Сейчас закажу чаю.

Через минуту слуга вошел в кабинет, неся на огромном лакированном подносе фарфоровые китайские чашки с парящим, издающим необыкновенный аромат чаем.

Оглянувшись по сторонам, гость увидел, что все полки и стеллажи кабинета почти сплошь уставлены китайскими книгами.

— Слышал, что вы непревзойденный знаток китайского, но не представлял себе такого количества восточных книг!

— Да, их здесь более тысячи томов. И энциклопедия, и справочники, и классика. Это моя слабость. Много читаю ночами, вошло в привычку.

— Знаете, Михаил Григорьевич, меня всегда интересовало, как вам удалось в совершенстве овладеть одним из сложнейших языков мира — китайским? Только все не было случая расспросить.

— Вы, надеюсь, сегодня не торопитесь?

— Нет, что вы, раз вы помогли так, быстро разрешить главный вопрос, мне спешить некуда, вечер свободный.

— Тогда слушайте. Только для ясности придется начать несколько издалека. Мы, Шевелевы — крамольники: мой дед, Александр в 1798 г. находился под следствием за «оскорбление словом» императора Павла, был закован в ручные и ножные жел е за. А отец, Григорий Александрович Шевелев, верхнеудинский купец, был образованным и передовым человеком. Агроном и селекционер. В нескольких верстах от Верхнеудинска имел опытную заимку: держал пасеку, вывел несколько сортов очень урожайной забайкальской пшеницы. До поры до времени был весьма уважаемым и влиятельным человеком, но пострадал за связи с декабристами. На его заимке, как правило, останавливались едущие из России к мужьям в Читу и Нерчинск жены декабристов. В разное время побывали Муравьева, Волконская, Нарышкина, Фонвизина, Розен, Юшневская. Кроме того, он общался с братьями Бестужевыми, Трубецким, Штейнгелем, и — способствовал их тайной переписке с Петербургом.

В конце концов, не без участия доверенного лица, оказавшегося провокатором, все стало известно жандармерии. И генерал-губернатор Восточной Сибири получил указание главного начальника Третьего отдела, самого графа Бенкендорфа — допросить и установить связь купца Шевелева с крамольниками. Отец был привезен в Иркутск и подвергнут тяжелому допросу. Он не выдал связей, его не судили, но власти постарались сорвать все казенные подряды и разорить. К середине тридцатых годов он потерял все, поэтому продал. Пожертвовал свой каменный дом в Верхнеудинске городской школе, а сам с семьей переселился в Кяхту, где на последние средства приобрел несколько лошадей и занялся ямщицким извозом. Онду тройку гонял сам.

— Купец стал ямщиком?

— Да. И вот, в начале пятидесятых стряслась беда. Сумасшедшие забайкальские кони разнесли тарантас, опрокинули, и отец убился насмерть. Мать осталась совсем без средств, а детей шестеро, мал мала меньше. Я в тринадцать лет закончил церковно-приходскую, и поступил в школу переводчиков китайского языка. Отправился с чайным караваном из Кяхты в Пекин, где и закончил ее при Пекинской духовной миссии. Перебрался в Ханькоу, устроился в чайную фирму купца Токмакова. Сначала приказчиком. Постепенно набрался опыта, стал специалистом и даже главным дегустатором.

— А верно, что вы знаете чуть ли не десять тысяч иероглифов?

— Сосчитать не пытался, но несколько тысяч знаю. Сейчас, мы с китаеведом профессором Поповым работаем над созданием русско-китайского словаря. Он благодарит, пишет, что моей помощью весьма доволен.

— А еще я слышал о вашей успешной миссии в Пекине по вопросу постройки Китайской Восточной железной дороги. Раньше урегулировать этот вопрос никак не удавалось.

— Тут, конечно, помогло знание языка и обычаев, соблюдение этикета. На востоке это очень важно. И я, очевидно, сумел доказать, что дорога принесет пользу нам и им. Кроме того, еще повезло: наместник императора Ли Хун-Чжан оказался старым знакомым. Нам с ним легче было договориться.

— И как же вас отблагодарило наше правительство? Это немного забавная история. Предложили было дворянство, а я сказал, что честный купец не хуже дворянина. Отказался. Тогда дали звание коммерции советника, отвели надел на берегу Уссурийского залива, в бухте Кангоуза. Место красивое, буду строить там дачу, хочу перевезти и поставить японские домики.

Шевелев снова позвонил, велел подать свежего горячего чаю.

— Все собираюсь осмотреть ваше хозяйство, Михаил Иванович, лошадей, оленей. Трудно, вероятно, было начинать: хунхузы, тигры. И отдача не скоро. Деньги, верно, вбили немалые?

— Все до копейки. И знаете, я как-то прикинул, что если бы занялся, как многие деловые люди, покупкой участков и постройкой домов во Владивостоке, — да-авно был бы миллионером. Но, верите, ничуть не жалею об этом. Ведь не было бы тогда в Уссурийском крае питомника местной породы лошадей. Это достижение для меня дороже всех миллионов! А деньги для начала скопил за время работы на Аскольде. Кстати, как вам удалось сколотить на службе в Китае такой капитал, чтобы организовать здесь пароходство?

— Э, нет, батенька, где там. Когда уже в тридцать лет вернулся в Кяхту, влюбился в купеческую дочку Александру Дмитриевну Синицыну. Знал, что есть брат, продолжатель дела, и на материальные выгоды вовсе не рассчитывал. Но когда Аля и тетка-опекунша дали согласие — родители к тому времени уже умерли — вдруг узнал, что за Александрой триста тысяч приданого! Это, даю слово, оказалось для меня полной неожиданностью. Вернулся в Ханькоу. Скоро стало ясно, что обстановка требует завести свой морской транспорт, и мы организовали пароходство «Шевелев, Токмаков и Кº…»