Ирина Фельдман - Клуб негодяев

Дневник я сразу отложил в сторону. Внутри ларца большую часть пространства занимал продолговатый предмет, завёрнутый в плотную тёмно-синюю ткань. Я сразу вытащил его, чтобы разглядеть остальные, более мелкие вещи. Первым я взял в руки нож. Наверное, он был охотничьим, хотя не могу сказать точно, я плохо разбираюсь в оружии. От мутноватого лезвия шёл холод, и я не осмелился проверить его остроту. Далее меня заинтересовал старый оловянный солдатик. Я осторожно повертел перед глазами потускневшую игрушку и не менее бережно положил её обратно. Может, мой дед был не таким чудовищем, как описывал его отец? Зачем жестокосердному человеку иметь при себе игрушку, которая, возможно, напоминает ему о доме, о семье? В самом углу ларца я нашёл массивный золотой перстень с печаткой в виде руки с цветком и, недолго думая, надел его на большой палец. Лучше бы я этого не делал, потому что снять его оказалось непросто. Я и так и сяк вертел этот перстень, пока палец не покраснел, как помидор. К счастью, я быстро вспомнил, что Элен как-то раз обронила, что кольца можно снимать с мылом, так что мне удалось затоптать зарождающуюся панику. Немного успокоившись, я принялся разматывать ткань с самого большого предмета…

Я отвлёкся на дикое шипение: съёжившаяся Жужу щурилась и прижимала уши к голове, как будто перед ней вдруг возник волкодав.

— Брысь!

Я развернул свою находку до конца… и тут же отбросил её, заорав от ужаса. Жужу душераздирающе взвизгнула и запрыгнула мне на колени. Сквозь одежду я почувствовал её острые коготки.

На полу передо мной лежала тёмная, почти чёрная человеческая рука. Её сморщенные пальцы с длинными ногтями были слегка согнуты, словно собирались что-то схватить. Из-под кожи торчало что-то подозрительно похожее на обломок кости. Я уже был готов опять закричать, упасть в обморок или совершить что-нибудь ещё столь героическое, но я вновь отвлёкся на Жужу. Она жалась ко мне, как к единственному защитнику, и утробно рычала, не сводя глаз со страшной находки.

Тут и без дневника ясно, что мой дед был сумасшедшим! Я настолько разозлился на Родерика, что его игрушечный солдатик перестал меня умилять. Можно было просто поверить записям отца и ничего не трогать…

Но что случилось с кошкой? Почему она так испугалась этого мерзкого, но всё же безвредного обрубка? Она ведь даже не знает, что это!

— Всё, всё. Сейчас уберу, — отцепив от себя Жужу, я взял тот кусок ткани и склонился над рукой.

В дверь постучали.

— Роберт, ты в порядке? — раздался приглушённый голос Элен.

Я впустил её только после того, как затолкал нежеланное наследство обратно под кровать. Меньше всего мне в тот момент хотелось оставаться один на один с Элен, но я не осмелился даже намекнуть ей на это. Ни о чём не подозревая, она пришла, чтобы утешить меня, как обычно делала в самые тяжёлые для нашей семьи времена. Разорение могилы близкого родственника — как раз подходящий повод для беседы тет-а-тет.

Я стоял, скрестив руки на груди так, чтобы не было видно перстня Родерика, и время от времени пытался изобразить внимание. Сосредоточиться на словах Элен было трудно, так как мои мысли были заняты совершенно не сентиментальной стороной ночной выходки. Перед глазами то и дело всплывали образы освещённого луной кладбища, жалкого мертвеца, перепуганного Жака… Иногда даже чудился запах сырой земли.

— Я вижу, ты очень это переживаешь, — сказала Элен, пытаясь заглянуть мне в глаза. — Знаешь, меня всегда поражало, как ты, такой чувствительный мальчик, можешь терпеть все невзгоды молча. Я не могу представить и десятой доли того, что ты чувствуешь. Да я бы всё отдала, чтобы узнать, что творится в твоей голове!

— Отец никогда ни на что не жаловался, — увернулся я от прямого ответа.

Элен беззвучно вздохнула. Уставшая, с выбившимися из причёски тонким прядками, она казалась такой несчастной, что мне стало стыдно за свою резкость.

— Да ещё эта идея Франсуа… Прости, Роберт, я никак не могу свыкнуться с мыслью, что ты уже взрослый, и не нуждаешься в чьей-либо опеке. Господи, я столько лет оберегала тебя от жестокого внешнего мира, держала на коротком поводке, как последняя эгоистка. Боялась, что с тобой тоже что-нибудь случится, если ты уедешь…

К горлу подступил горький ком. Родители, один за другим, погибли именно за пределами поместья.

— Одного бы я тебя ни за что не отпустила, но, надеюсь, с Франсуа и Ренаром ты будешь в безопасности. Так что езжай, посмотри мир, почувствуй, наконец, свободу.

От удивления я и не заметил как опустил руки, предательски выставив перстень напоказ. К счастью, Элен в это время заинтересовалась поведением Жужу. Та настороженно стояла напротив кровати и размахивала хвостом.

— Вы это серьёзно?

— Я так похожа на шутницу? — Элен подхватила кошку на руки и направилась к двери. — Франсуа скажу об этом утром, а то он тебе спать не даст. И вот ещё что. — Она обернулась на пороге. — Забудь про могилу Родерика, а лучше вообще никогда не вспоминай о нём. Он этого не достоин.

Не знаю, то ли мне улыбнулась удача, то ли Бог решил меня наказать, но я всё-таки благополучно покинул Францию. Удивительно, что, в отличие от отца, у меня получилось это сделать с первого раза и без особых проблем. На протяжении всей подготовки к путешествию я постоянно ожидал любого подвоха, но всё шло как по маслу. Элен не изменила своего решения, а меня и Жака никто так и не заподозрил в расхищении могилы. Сам Жак, узнав о том, что я всё-таки уезжаю в Прагу, даже повеселел. Ещё бы, ведь наш труд оказался не напрасным, и, к тому же, я больше не буду угнетать его своим затравленным видом. Не скажу, что совесть совсем перестала меня мучить, однако, к моменту отъезда я почти не волновался из-за могилы и своего напарника. Гораздо больше меня занимали мысли о том, как мне придётся выслушивать бесконечные перебранки Франсуа и Ренара. Наверное, самый главный недостаток Франсуа — это его безудержная тяга к болтовне по делу и не по делу. Любое помещение, в котором он находится, всегда наполняется его громким голосом, от которого просто невозможно скрыться. Мне иногда кажется, что он упивается собственным голосом, а сам Франсуа не раз говорил, что он бы смог стать неплохим певцом, если бы имел музыкальный слух. Ему абсолютно не важно, кто его собеседник, он может заговорить с кем угодно. Разумеется, это нравится далеко не всем. Особенно от его болтливости страдают слуги, ведь одно дело выслушать избалованного дворянина, и совсем другое вступить с ним в диалог. Ренар слишком своенравен для обычного камердинера, и он никогда за словом в карман не лезет. Более того, в узком кругу он зовёт Франсуа на «ты» и не упускает возможность продемонстрировать своё превосходство. Не знаю, чья это была инициатива, но лично я не восторге от такой фамильярности. Но если Ренар на людях ведёт себя более или менее пристойно, как подобает слуге, то со мной он не церемонится вообще. Моё присутствие его всегда раздражает. А всё из-за старой истории, которую у меня до сих пор не хватает духу рассказать Франсуа. По крайней мере, и в этом есть свои плюсы. Когда Ренар в первый же день нашего путешествия поинтересовался, откуда у меня, «наглого дармоеда», взялись деньги, я намекнул на то, что и у него, наверняка, есть свои тайны. Тогда он закрыл рот и больше не поднимал этот вопрос.