Юрий Шамшурин - В тайге стреляют

Назарка увлекся воспоминаниями и рассказывал о своем прошлом. Его слушали внимательно. Поведал Назарка своим новым друзьям о гибели матери и сестер, описал, как ходил на разведку в стан белобандитов, в Бордон.

Наконец Назарка умолк, поправил косынку, на которой была подвешена рука, и осмотрелся.

— Отец в наслеге по-прежнему горб гнет? — поинтересовались от окна.

— Э, нет! — спохватившись, воскликнул Назарка. — Совсем забыл! Отец сначала в отряде Павла был, потом с красными ушел, с отрядом Пешкина.

— С отрядом Пешкина? — переспросила девушка с таким видом, точно она ослышалась. — Правда?.. Так и мой папа в отряде Пешкина! На прошлой неделе письмо от него было.

— Орская, о постороннем потом! — одернул ее Синицын.

Когда вопросы к Назарке иссякли и все в его биографии было выяснено, слово взял Христофор. Выступать он любил и произносил длинные речи.

— Товарищи! Я думаю, что нам совершенно очевидно, кого мы в данный момент принимаем в нашу ячейку эркасээм — семнадцатилетнего красноармейца Назара Степановича Никифорова. Он с малых лет познал подневольный труд, издевательства и побои негодяя-тойона. Он мужественно сражался с белобандитами, собственной грудью отстаивал завоевания рабочего класса и трудового крестьянства. Сегодня он среди нас лишь потому, что ранен. Командир и товарищи отзываются о нем хорошо...

— Принять! — крикнула девушка, сидевшая рядом.

«За» проголосовали единогласно. Назарка вытер со лба пот, подвигал шеей: воротничок почему-то стал тугой и стеснял дыхание.

— Поздравляю! — Девушка дружески протянула Назарке руку, и он ощутил на своей ладони твердые бугорки ее мозолей. — Значит, вас Назаром зовут, а меня — Ниной. Отец мой тоже в отряде командира Пешкина. Вместе будем ждать. Я вам потом папино письмо прочитаю.

Назарка смотрел в лицо девушке. Пережитое располагало к тому, чтобы с кем-то поделиться своими думами.

— Однако, скоро война кончится! — заметил Назарка. — Вы, наверное, тоже помогали нам против белых?

— Конечно! Мы с девчатами для красноармейцев шили одежду и белье, — не без гордости сказала Нина.

«Может, мою гимнастерку шила?» — мелькнуло у Назарки.

Назарка медленно шел домой, с хрустом проламывая прохудившимися ичигами застывшие лужицы. Настроение у него было приподнятое. Новые, радостные мысли теснились в его голове. И было их так много, и были они столь разнообразны, что сразу и не разберешь, о чем, собственно, думается.

У ворот Назарка остановился. Окна были черные, неживые. Матрена Павловна давно спала. Назарка решил не беспокоить старушку и не спеша пошагал к обрывистому берегу реки.

— Нина, — раздумчиво произнес он имя девушки с большими, удивленно смотревшими на мир глазами, помолчал и повторил: — Ни-на!

И почему-то стало грустно.

— Получай! Береги! Храни! — движением бровей выделяя каждое слово, произнес Синицын.

Он встал, выдержал продолжительную паузу, подчеркивая этим значимость момента, и протянул Назарке комсомольский билет. Тот осторожно, кончиками пальцев, взял маленькую красную книжечку с отогнувшимся уголком, внимательно осмотрел ее, развернул, перечел написанное и положил в нагрудный карман гимнастерки. Долго и старательно застегивал пуговицу. Лицо его было серьезно, губы плотно сжаты.

— Если пуля в сердце попадет, тогда, может, потеряю! — торжественно проговорил Назарка. — А пока живой...

— Садись, — кивнул на стул Синицын, — потолкуем по душам. — Он вдруг засмеялся, стянув к уголкам глаз озорные морщинки. — Некоторые парни бунт против моего имени поднимают! Как же так, мол, комсомольцы — народ неверующий, а у тебя имя от основателя религии происходит — Христофор. Папа и мама, отвечаю, несознательными были, не предполагали, что их сынок секретарем ячейки станет, — и уже совершенно иным тоном поинтересовался: — Что о дальнейшем загадываешь, Никифоров, как жизнь свою строить намечаешь?

— Я? — Назарка нахмурил лоб, глянул на будто врубленное углом переносье Синицына. — Куда отряд — туда и я! Скоро рана заживет. Пожалуй, через месяц совсем буду здоров.

— А если к нам в ячейку? О переводе договорились бы...

Назарка улыбнулся и покачал головой:

— Нет, я с отрядом!

— Жаль! — вздохнул Синицын и откинулся на спинку стула. Помолчав, передвинул поближе к собеседнику жестянку с табаком. — У нас ведь тоже работы невпроворот. Сам знаешь, только-только организовываться начали. По наслегам бы тебя отправили, якутскую молодежь агитировать и поднимать.

— Верно, — согласно кивнул Назарка. — В городе комсомольцы все, однако, русские, а в наслегах, пожалуй, из якутов в эркасээме никого еще нет. Наверное, и о комсомоле-то не слышали.

— Здорово, если бы молодежь помогла там в распределении сенокосов. Тойонов поприжать, вековые традиции поколебать!

По коридору простучали каблуки. Дверь распахнулась. В комнату вошел Чухломин. Потухшая трубка, зажатая в уголке рта, плавно покачивалась в такт шагам. На впалых щеках его, как всегда, полыхал нездоровый румянец.

— Здравствуйте, молодежь! — сказал Чухломин.

— Здравствуйте, товарищ комиссар! — по-военному ответил Назарка, встав и выпрямившись.

— Ишь ты! — с улыбкой глянул на него Чухломин. — Какой герой вымахал! Орел, прямо — орел!.. Посмотрел бы ты на него, Синицын, когда он впервые к нам попал. Маленький, пришибленный какой-то, как зверек перепуганный, озирается, по-русски ни бельмеса. Одет в рвань несусветную... Чем сейчас занимаешься, Никифоров?

— Э, так себе, товарищ комиссар! Лечусь, — пробормотал Назарка, чувствуя себя в чем-то виноватым перед Чухломиным, и в сердцах добавил: — Медленно заживает! Больно еще шевелить. — Он коснулся пальцем повязки и поморщился.

— В комсомол приняли уже или только готовите? — повернулся Чухломин к Христофору и кивнул на Назарку.

— Только что вручил Никифорову билет... К нам бы его, по наслегам!

— По-русски хорошо научился? — согнав с губ улыбку, спросил Чухломин. — Грамоте по-настоящему уразумел: читать, писать, считать?

Он чиркнул спичку, принялся не спеша раскуривать трубку, а глаза исподлобья, не мигая были устремлены на Назарку, словно ощупывали его.

— Вроде бы все понимаю, товарищ комиссар. Стихотворения люблю.

— Добре! Пойдешь со мной! — тоном, не допускающим возражений, произнес Чухломин. — У меня теперь новая должность — председатель Чека, Чрезвычайной Комиссии по борьбе с врагами Советской власти... Пока рану залечиваешь, помогать мне станешь. Дело это сложное, хитрое.

Чухломин встал, протянул Синицыну сухую горячую руку и пошел к выходу. Назарка послушно пошагал сзади, внимательно рассматривая высокую нескладную фигуру комиссара. Тот усиленно размахивал руками, и худые лопатки попеременно остро выпирали из-под суконной гимнастерки. В дырки, образовавшиеся на локтях, проглядывала нижняя рубашка. На брюках- галифе виднелись большие, неуклюже пристроенные заплаты.