Юрий Шамшурин - В тайге стреляют

— Дурак! Хабырыысу красные много денег обещали. Он изменник! Этот давно подговорил его. За тем и приходил!.. Сил у них мало. Обманом хотели взять.

Степан угрюмо молчал.

Быстро промчались два часа. Солнце сверкало ослепительно. Повстанцы сладостно жмурились, раскуривая трубки. И никому не верилось, что может быть бой. Уж больно день выдался погожий.

Но вот вдоль опушки замелькали фигуры наступающих. Слитно ударил залп, второй. По валу щелкнули пули. Ледяной пылью брызнуло в лица. Белоповстанцы настороженно притихли.

— Не стрелять. Пусть подойдут поближе! — отдал приказание командир.

— Зря упустили! — обернувшись к Станову, пожаловался Кулебякин. — Идиоты, а не вояки! Медведя придумали!

— Ты особенно не ярись! — посоветовал поручик. — Тебе что, больше всех надо?

Павел перебегал от отрядника к отряднику, коротко объяснял, куда стрелять. На раскрасневшемся лице блестел пот. Шапку он сбросил. В волосах лучисто сверкал иней.

— Похоже, жаркое дело будет! — определил Станов, вглядываясь в наступающих, и еще раз внимательно осмотрел пулемет: — Здорово поперли. Не подведи, голубчик!

От опушки, охватывая усадьбу полукольцом, приближалась редкая цепь. Белоповстанцы открыли огонь. Красноармейцы сначала шли в рост, потом замелькали перебежками, по нетронутой белой поверхности потянулись заполненные тенями борозды. Уследить одновременно за всеми было трудно. Только возьмешь на мушку одного, он упал, а другой вскочил, и ружье невольно собьешь с прицела. Степан забеспокоился и стал стрелять наугад. Да и другие не особенно старательно прикладывались к винчестерам, берданам и прочему оружию. Пули пролетали высоко вверху, пели протяжно, тоненько и, казалось, безобидно. Но чаще они с коротким чмокающим звуком впивались в балбахи или, срикошетив, вспарывали воздух.

Наметенный за зиму слежавшийся снег затруднял продвижение. Но красноармейцы уверенно подступали все ближе и ближе. Пулемет, установленный на опушке, беспрерывно осыпал юрты и дом свинцовым горохом. Очередь полоснула по окну, и стекла со звоном посыпались на завалину. В хотоне заржал раненый конь. Однако повстанцы не особенно высовывались. В бойницы им прекрасно было видно атакующих красноармейцев.

Красные подошли близко и сгруппировались под прикрытием булгунняха [35] Холм изо льда, прикрытый тонким слоем почвы. , видимо, для последнего, решительного броска. «Вдруг мои побегут!» — обожгла Павла мысль. Он привстал на коленях и пробежал взглядом по напряженным лицам отрядников.

— Стреляй! — крикнул он Станову.

— Не спеши, полковник! — ответил поручик, не поворачивая головы.

Впившись в рукоятки, он приник к «максиму», выбирая подходящий момент. Немного погодя вражеские бойцы вынырнули из-за булгунняха и, подбадривая себя, с криками ринулись к валу. Станов открыл огонь. Перед наступающими завихрило снег, но красные упорно наседали. Уже видны были потные, разгоряченные лица. Однако пулемет прижал цепь к земле. Несколько красноармейцев спрятались за неподвижного Хабырыыса. Трое бойцов резко вскочили и метнули гранаты. Но они, вздыбив пышные космы снега, разорвались, не долетев до вала. На ровном поле наступавшие представляли отличную мишень. Неподвижных черных пятен становилось больше и больше. Белоповстанцы воспрянули духом.

Взять укрепление красноармейский отряд не смог. И без того редкая цепь бойцов заметно поредела. Повстанцы теперь стреляли, тщательно целясь, экономно расходуя патроны. Каждое удачное попадание на валу отмечали радостным воем и криками. Атака была отбита. Красноармейцы начали отходить, по одному перебегая назад и не прекращая стрельбы. Вскоре они исчезли за деревьями. И сразу стало тихо-тихо.

Павел гордым, сияющим взглядом окинул свой отряд и, подбоченясь, заявил:

— Ишь вояки сопливые! Думали, мы от первого выстрела убежим! Еще ультиматум предъявили! Мы им не такое еще покажем!

Некоторое время все еще лежали неподвижно, опасливо посматривая вперед, точно ожидали, что красные снова лавиной хлынут на приступ. Но Станов, насвистывая веселенький мотивчик, встал, старательно отряхнул полушубок и укатил пулемет в юрту, давая этим понять, что все кончено. Повстанцы осторожно перелезали через вал, пугливо озираясь, побежали к убитым. Но их оказалось немного. Зато вокруг валялись десятки дох и тулупов.

Станов по старой привычке запретил было отрядникам раздевать павших бойцов, но Павел заметил:

— Тебе что, жалко? Пусть берут тряпки. Все равно в земле сгниют. Это — законная добыча!

— В настоящей армии мародеров расстреливают! — сказал Станов и скрипнул зубами.

«Даже война потеряла свои славные традиции!» — подумал поручик и резко повернул обратно.

Голые тела красноармейцев стащили в тесную, наспех выбитую в мерзлом грунте яму, забросали землей, комковатой, холодной, смешанной наполовину со снегом.

Велико было изумление и злость Павла, когда он увидел, что почти половина убитых красноармейцев были якуты. Ведь его отрядники невольно начнут раздумывать, почему якуты сражаются на стороне красных. Им же вдолбили в головы, что красными могут быть только какие-то непонятные плохие русские. К тому же и поступок Хабырыыса наводил Павла на мрачные размышления. А если и другие пожелают узнать настоящую правду?.. Впрочем, у могилы командир не растерялся. Он решительно объявил, что это не якуты, а самые настоящие буряты. А что красные, что буряты — одинаково. Все они хотят завоевать якутскую землю, а якутов превратить в рабов. По некоторым взглядам Павел понял, что ему не поверили. Не убедили слова — есть более испытанное средство. В связи с победой бог повелел и гульнуть. Командир громко распорядился устроить пир.

На этот раз Павел заперся в доме вдвоем со своим помощником. Ему хотелось кое-что подробно обсудить с бывалым поручиком. Но Станов был необычайно мрачен и замкнут. Он молча пил кружку за кружкой слаборазведенный спирт, ничем не закусывая, и тупо глядел в одну точку. Павел с полуулыбкой посматривал на него, уверенный, что вино развяжет помощнику язык. Однако тот оставался немым.

— Я думаю к городу двинуть. Хватит в глуши таиться. Артомонов тоже так полагает, и Эверов согласен, — не вытерпел наконец Павел. — Вместе-то нас сколько будет! Город возьмем, считай, весь край наш!

Он дернул себя за ухо, с шумом глотнул воздух. Станов даже не шевельнулся.

— Как считаешь? — пересел к нему вплотную Павел.

— Я?

Поручик поднял низко опущенную голову, оглядел помутневшими глазами знакомую обстановку комнаты, и ему показалось, что шкура медведя на полу колыхается.