Юрий Шамшурин - В тайге стреляют

— Правильно поступишь, Степан!

Пешкин крепко пожал его руку.

Уже во дворе Назарка догнал отца, тронул его за рукав.

— Павловские придут, про тебя узнавать станут. Что говорить-то? — покосившись на Пешкина, шепотом спросил он.

Степана кольнула внезапно пришедшая мысль, но он отогнал ее. «Павел... Какой уважающий себя мужчина станет связываться с бабой, мальчишкой и девчонками?»

— Луну за тучами не спрячешь, — глухо ответил он. — Как было, так и рассказывай. Обманывать хуже.

Маленькая юрта скрылась за поворотом. С непонятной тревогой бросил на нее прощальный взгляд Степан. Ему подумалось, что он видел родные места в последний раз. Отдохнувшие лошади бежали размашистой рысью. Сзади слышен был сдержанный говор красноармейцев. Степан с Пешкиным сидели на первых санях и неторопливо беседовали. Пешкин рассказывал о своей жизни:

— Десяти лет я за кувалду взялся. Недавно за сорок перевалило, и дня еще не отдыхал. Каждая копейка потом доставалась, а семья — семь ртов. До двадцати лет неграмотным был. Потом самоучкой одолел эту премудрость. Книгами увлекся. К жизни приглядываться стал. Смотрю: одни роскошно живут, даже завидно, а большинство — с хлеба на квас перебиваются. Я и задумался: почему так устроено? Помогли добрые люди разобрать, что к чему... Партия есть такая — большевики. Я в ней тоже состою. Эта партия за жизнь по новым законам борется, за нас — за рабочих и крестьян. Только недругов у нас очень много.

Степан слушал внимательно. Многое ему было непонятно, но он ни о чем не спрашивал. «Сам все узнаю!» — решил он.

За разговором время бежало незаметно. Настроение у Степана беспрерывно менялось. То вспоминался Павел, оставшаяся семья — становилось тоскливо и грустно. Возникало желание спрыгнуть с саней и повернуть обратно, к старому. То представлялась иная жизнь, притягивающая к себе новизной и свободой. Тогда он порывался погонять и без того быстро бегущих лошадей. Пешкин понимал настроение Степана, но молчал, словно ничего не замечал.

— В каждой юрте люди давно ждут Ленина — Светлого Человека. Говорят, он скоро придет, и жизнь якутов станет другой. У всех тогда будет сытость и довольство. Скажи, есть такой человек, придет он к нам?

— Ленин — Светлый Человек есть! — тихо, но внятно произнес Пешкин. — Он живет в городе Москве, но помнит и заботится о всех людях. Ленин — лучший друг бедняков, таких, как ты.

— Ленин — мой друг? — с удивлением воскликнул Степан. Придвинувшись вплотную к командиру, он требовательно спросил: — Правду говоришь?

И испытующе уставился на Пешкина: не шутит ли? Разве может такой великий человек быть другом простому хамначиту? Лицо командира было серьезным.

— Правду сказал! — ответил он. — Это Ленин послал нас в тайгу. Он велел нам: помогите якутам-беднякам прогнать жадных тойонов и построить новую жизнь.

Степан глубоко задумался.

Последние домики города, тесно скученные на приречном мысу, скрылись за деревьями. Макар Иванович Болдырев беспрерывно оборачивался назад и усиленно подхлестывал лошадь. В кошевке поверх ног ездока была раскинута лохматая медвежья шкура. Болдырев то и дело натягивал ее на себя, точно хотел надежнее укрыться от постороннего взгляда. Ведь кругом посты, караулы, дозоры...

— Только бы не задержали! — шевелил он тонкими губами и зябко ежился. — Не приведи господь...

Сытая лошадь шла ходкой, пружинящей рысью. Вдоль извилистой дороги вплотную стоял лес. От мороза деревья гулко потрескивали, и Болдырев всякий раз вздрагивал. Впрочем, чего ему бояться? Мало ли горожан ездит по улусам в это смутное время? В городе трудно раздобыть продукты. Базар пустой, лавки закрыты. В общем, довели товарищи до ручки.

В легких санках с высокой резной спинкой сидеть было удобно. Одетый в просторную волчью доху и торбаса из оленьих лапок, Болдырев не чувствовал мороза, В его кошевке можно было найти объемистый узел с десятком трубок, папушами крепкого листового табака— сэбэряха — и несколько плиток кирпичного чая. На все это в любом наслеге можно запросто выменять мясо, масло, хаях. Но Болдырева не покидало тревожное ожидание, и он с опаской озирался по сторонам.

«Только бы речку миновать, — думал Макар Иванович, — дальше не страшно. К утру, бог даст, буду у Павла».

Если бы не чрезвычайно важные известия, которые необходимо было передать Цыпунову срочно, Болдырев ни за что не рискнул бы отправиться в путь в такое суматошное время. Павел — настоящая шляпа: проворонил нарочного, доставившего ревкомовцам очень серьезные донесения. Ведь Болдырев предупредил его своевременно. Где были хваленые цыпуновские разведчики? Правда, краем уха Макар Иванович прослышал, что пакет от красных в город привез какой-то хромой одноглазый кожемяка, о котором прокатилась недобрая слава как о заядлом картежнике. Неужели цыпуновские не сумели разглядеть в этом ловкаче посланца врага? Насколько стало известно, проныра-кожемяка ночевал в хамначитской юрте на усадьбе Павла... Теперь Макар Иванович вынужден рисковать собственной шкурой.

Мысли лезли в голову неприятные, докучливые. За каждым кустом может притаиться засада. Чего доброго, повстанцы посчитают его за ревкомовца и пристрелят без всякого допроса. Этого от них можно ожидать. А то и не узнаешь, откуда прилетит пуля. Щелк — и все! Заказывай, супружница, панихиду. От этих дум Макара Ивановича бросало в дрожь. Он привстал и с ожесточением огрел лошадь плетью. Нет, возвращаться нельзя. Поручение должно быть выполнено во что бы то ни стало. К тому же ревкомовцам, видимо, кое-что стало известно: на заимке был обыск. Но от оружия там и помину не осталось. Благо, без препятствий сумел выбраться из города.

— Эх ты, жизнь непутевая! — пожаловался он неизвестно кому.

Дорога свернула в узкую щель таежной речушки. Здесь было сумрачно и как-то особенно глухо. По берегу, четко вырисовываясь на фоне неба, высились великаны лиственницы. С обрыва свисали обнаженные колченогие корни с присохшими комьями глины. На поворотах упавшие деревья образовывали завалы, и санки начинали прыгать по избитым копытами стволам.

«Место-то какое для засады! — невольно втягивая голову в плечи, определил Болдырев. — Пронеси, заступница!»

Он не смог предупредить Павла о своем выезде: не было никакой возможности. И теперь всего приходилось ожидать. Вскоре, однако, дорога выбралась на широкое полотно реки и потянулась вдоль полого поднимающегося берега.

«Верст двадцать, наверное, отмахал», — прикинул в уме Болдырев, с облегчением вздохнул и повеселевшими глазами посмотрел вокруг. Погони теперь ждать не приходилось. Макар Иванович остановил вспотевшего коня, неуклюжий в своей длинной, до пят, дохе и просторных торбасах прошелся вокруг, разминая затекшие от неподвижного сидения ноги. По спине неприятно побежали мурашки.