Рафаэль Сабатини - Заблудший святой

– Пойдем, – прошептала она задыхаясь. – Пойдем отсюда!

Она говорила таким повелительным тоном и тянула меня так решительно, что я наконец осознал, какой глупостью с моей стороны было бы ослушаться ее. Я понял, что, если бы я проучил этого гнусного сплетника, на следующий же день о ней стал бы говорить весь этот ужасный город. И я пошел дальше, но лицо мое было покрыто смертельной бледностью, а двигался я с большим трудом и тяжело дыша, поскольку сдерживаемое бешенство скверно действует на душу.

Таким образом мы вышли из города и очутились на тенистых берегах сверкающей реки. Тут наконец, когда мы остались совсем одни и находились в двух сотнях шагов от дома Фифанти, я нарушил молчание.

Я лихорадочно размышлял, и слова крестьянина раскрыли для меня смысл множества доселе мне непонятных вещей, объяснили мне странные высказывания Фифанти, которые я слышал начиная с того момента, когда кардинал-легат объявил ему о его назначении секретарем герцога. Я остановился и обернулся к ней.

– Это правда? – спросил я с жестокой прямотой, проистекавшей от непонятной боли, которую я испытывал в результате моих размышлений.

Она посмотрела на меня так печально и задумчиво, что все мои подозрения тут же рассеялись как дым, и я покраснел от стыда за то, что они у меня возникли.

– Агостино! – воскликнула она с такой болью, что я крепко сжал зубы и склонил голову от презрения к себе.

Затем я снова посмотрел на нее.

– Но ведь ваш муж разделяет гнусные подозрения этого мужлана, – сказал я.

– Гнусные подозрения, да, – ответила она, опустив глаза и слегка порозовев. А потом, совершенно неожиданно, она двинулась вперед. – Пойдем же, – позвала она. – Ты ведешь себя глупо.

– Я сойду с ума, – сказал я, – если все это не прекратится. – И я пошел к дому рядом с ней. – Если мне не удалось отомстить за вас там, я могу сделать это здесь. – И я указал на дом. – Я вырву с корнем эту сплетню, уничтожу самый ее источник.

Она просунула руку мне под локоть.

– Что же ты сделаешь? – живо спросила она.

– Потребую, чтобы ваш муж отказался от своих слов и умолял вас о прощении, в противном случае я растерзаю его лживую глотку, – отвечал я, вновь охваченный яростью.

Она внезапно застыла на месте.

– Вы слишком прытки, мессер Агостино, – сказала она. – И собираетесь вмешаться не в свое дело. Я не давала вам к этому повода, не понимаю, почему вы чувствуете себя вправе требовать от мужа объяснения в том, как он со мною обращается. Это абсолютно никого не касается, это дело исключительно мое и моего мужа.

Я был сконфужен; я чувствовал себя униженным; я готов был расплакаться. Я подавил в себе все эти чувства, проглотил слезы и пошел рядом с ней, внутренне кипя от гнева. К тому времени, как мы дошли до дома, не произнеся ни слова, гнев мой снова готов был вырваться наружу. Она прошла к себе в комнату, не взглянув на меня, а я направился на поиски Фифанти.

Я нашел его в библиотеке. Он сидел там запершись, как всегда это делал, когда работал, однако открыл дверь, когда я постучал. Я решительно вошел в библиотеку, отстегнул шпагу и поставил ее в угол. Затем обернулся к нему.

– Вы проявляете по отношению к вашей жене чудовищную несправедливость, господин доктор, – заявил я со всем максимализмом юности.

Он уставился на меня так, словно я его ударил, – так он мог бы посмотреть на ударившего его ребенка, не зная, как реагировать: то ли ударить в ответ для его же блага, то ли позабавиться и рассмеяться.

– А, – произнес он наконец. – Она с тобой говорила? – При этом он встал и стоял, глядя на меня, широко расставив ноги, сцепив за спиной руки и наклонив голову; его длинная мантия едва прикрывала щиколотки.

– Нет, – ответил я. – Просто я размышлял.

– В таком случае меня ничто не удивляет, – сказал он в своей обычной угрюмо-презрительной манере. – И ты пришел к заключению…

– Что вы питаете постыдные подозрения.

– Твоя уверенность в том, что они постыдны, оскорбила бы меня, если бы не послужила к моему утешению, – насмешливо продолжал он. – А в чем, если можно узнать, состоят эти подозрения?

– Вы подозреваете, что… что… О Боже, я просто не могу выговорить это.

– Смелее, смелее, – насмешливо подзадоривал он меня. При этом он еще больше наклонил голову вперед, очень напоминая в этот момент хищную птицу.

– Вы подозреваете, что мессер Гамбара… что мессер Гамбара и ваша жена… что… – Я сжал кулаки, глядя в его ухмыляющуюся физиономию. – Вы прекрасно меня понимаете! – сердито воскликнул я.

Теперь он смотрел на меня серьезно, и в глазах его появился холодный блеск.

– Хотел бы я знать, понимаешь ли ты это сам, – сказал он. – Мне кажется, что нет. Поскольку Бог создал тебя дураком, то для того, чтобы сделать тебя священником и завершить таким образом то, что сделано Богом, нужны еще и человеческие усилия.

– Вы не собьете меня с толку своими насмешками, – заявил я. – У вас грязные мысли, мессер Фифанти.

Он медленно приблизился ко мне, шаркая старыми туфлями по деревянному полу.

– Потому что, – сказал он, – я подозреваю, что мессер Гамбара… что мессер Гамбара и монна… что… Вы понимаете меня, – повторил он мои слова, передразнивая мою смущенную, запинающуюся речь. – А какое тебе, собственно, дело, кого я подозреваю и что я подозреваю, когда речь идет о моих собственных делах?

– Это и мое дело, дело любого человека, который считает себя благородным, защищать честь чистой и святой женщины от грязных вымыслов клеветников.

– Настоящий рыцарь, клянусь Святым Духом! – воскликнул он, и его брови поползли вверх на покатый лоб. Затем они снова опустились, и он нахмурился. – Нет никакого сомнения, мой доблестный рыцарь, что ты располагаешь точными сведениями касательно беспочвенности этих клеветнических измышлений, – сказал он, отходя от меня и двигаясь по направлению к двери, причем его шаги не сопровождались теперь никакими звуками, хотя я этого не заметил, как не заметил и того, что он вообще сдвинулся с места.

– Доказательства? – закричал я на него. – Какие вам еще нужны доказательства помимо тех, которые написаны на ее лице? Посмотрите на него, мессер Фифанти, и вы найдете там чистоту, невинность, целомудрие. Посмотрите на него!

– Очень хорошо, – сказал он. – Давайте посмотрим.

И он совершенно неожиданно распахнул дверь, и я увидел, что за ней стоит Джулиана; несмотря на то, что она стояла прямо, было ясно, что она подслушивала.

– Посмотрите на ее лицо, – издевался он, махнув костлявой рукой.

На лице были написаны стыд и замешательство и, кроме того, гнев. Но она повернулась, не сказав ни слова, и быстро пошла по коридору, провожаемая его злобным кудахтающим смехом.