Любовь Лукина - Искатель. 1993. Выпуск №1

— Не сметь его связывать! — На глазах Франческо из юной девушки она превратилась в знатную даму, привыкшую повелевать. — Именем моего дяди приказываю вам оставить этого господина в покое. Он — раненый рыцарь, за которым я ухаживаю, потому-то, похоже, и рассердился мессер Гонзага.

Бельтраме в нерешительности переводил взгляд с Валентины на Гонзагу.

— Моя госпожа, — залебезил Гонзага, — ваше слово для пас — закон. Но вы должны понять, что я действую в интересах его сиятельства, земли которого наводнены грабителями и мародерами. Живя в уединении монастыря, вы не могли научиться отличать бродяг от добропорядочных людей. Бельтраме, выполняй приказ!

Валентина с силой топнула ножкой, в ее глазах вспыхнул огонь, отчего она сразу стала так похожа на своего царственного дядю. Но заговорила не она, а Пеппе:

— Поскольку этим делом занимается изрядное количество дураков, позвольте дополнить их число, мессер Ромео, и послушайтесь моего совета.

— Поди прочь, шут! — Гонзага замахнулся на него нагайкой. — Нам не до твоих дурачеств.

— Но вам стоило бы зачерпнуть хотя бы. ковшик из моего кладезя мудрости. — Шут отскочил в сторону, не желая попадаться под горячую руку. — Послушай меня, Бельтраме! Хоть и мессер Гонзага, вне всякого сомнения, способен отличить бродягу от добропорядочного гражданина, обещаю тебе от имени твоей судьбы, что тебя свяжут куда как крепче, если ты посмеешь прикоснуться к этому господину, как того требует мессер Гонзага.

Бельтраме сразу отступил назад, заколебался и Гонзага. А Валентина взглядом поблагодарила шута. Уже поднявшийся с земли Франческо смотрел на все это с улыбкой, словно происходящее ни в коей мере его не касалось. А тут как раз подоспели Фанфулла и фра Доминико.

— Вовремя вы вернулись, Фанфулла, — обратился к нему граф. — Вон тот смазливый господин распорядился меня связать.

— Связать? — негодующе рявкнул Фанфулла. — На каком, интересно, основании?

Он повернулся к Гонзаге.

При одном появлении Фанфуллы Гонзага сразу сник, а от его вопроса попятился.

— Мне кажется, я ошибся в своем суждении, — пролепетал он.

— Каком еще суждении? — продолжал бушевать Фанфулла. — Кого это вы вознамерились судить? У тебя, мальчуган, еще молоко на губах не обсохло, а ты уже суешься в мужские дела.

Валентина улыбнулась, Пеппе громко расхохотался, Бельтраме и его солдаты ухмылялись, Гонзага злился. Но ему достало ума проявить выдержку.

— Лишь присутствие моей госпожи сдерживает меня, — с достоинством ответил он. — Но если мы встретимся снова, я покажу вам, как ведут себя истинные мужчины.

— Вот тогда и поговорим. — Фанфулла повернулся к графу, над раной которого уже хлопотал фра Доминико.

Валентина, дабы разрядить обстановку, предложила Гонзаге вернуться вместе со стражей к лошадям и приготовить ее паланкин, ибо как только фра Доминико закончит перевязку, они продолжат путь.

Гонзага поклонился, напоследок одарил незнакомца сердитым взглядом и отбыл, сердито скомандовав Бельтраме и солдатам: «За мной». Те незамедлительно повиновались.

Валентина осталась с Фанфуллой и Пеппе, фра Доминико промыл графу рану, смазал ее целебным бальзамом, наложил повязку. Граф начал было благодарить девушку, но она остановила его, приложив к его губам свои нежные пальчики.

Франческо мог бы многое ей сказать, но присутствие посторонних его сдержало. Впрочем, Валентина все прочитала в глазах графа. По пути в Урбино она в основном молчала и лишь загадочно улыбалась. Девушка сделала Гонзаге выговор за бестактность.

— Как вы могли допустить столь прискорбную ошибку, мессер Ромео? И как вам только в голову пришло назвать этого рыцаря бродягой? Разве вам не бросились в глаза его благородство, красота?..

Не слушая сбивчивых объяснений Гонзаги, девушка погрузилась в раздумье.

Через неделю после встречи с племянницей Гвидобальдо граф Аквильский, рана которого к тому времени почти зажила, въезжал ранним утром через главные ворота в город Баббьяно. Начальник стражи отдал ему честь и позволил себе заметить, что его светлость очень бледен. Впрочем, гадать о причинах перемены в лице графа не пришлось, ибо на четырех шестах, выставленных над воротами Сан-Бакколо, красовались в окружении вороньей стаи человеческие головы.

Вид этих застывших физиономий, ощерившихся в леденящей душу улыбке и с развевающимися волосами, еще издалека привлек внимание Франческо. Приглядевшись повнимательнее, он понял, что эти головы совсем недавно были на плечах храброго Феррабраччио, Амерпно Америни и еще двух дворян, которых в ту ночь захватили в плен на горной тропе.

Словом, в прошедшую неделю Джан Мария не сидел сложа руки, а допрашивал заговорщиков, после чего пришел к выводу, что с ними все ясно. Тогда он приказал отрубить им головы и выставить на всеобщее обозрение, дабы устрашить тех, у кого в головах могли зародиться подобные мысли.

На какое-то мгновение у графа возникло желание незамедлительно повернуть назад. Но врожденное бесстрашие не позволило ему натянуть поводья лошади, и он продолжил свой путь, отогнав прочь дурные предчувствия. Что известно Джану Марии о его участии в том совещании в пастушьей хижине? Знает ли герцог о том, что ему, графу Аквильскому, предложили сменить кузена на троне Баббьяно?..

Страхи на самом деле оказались напрасными. Джан Мария принял графа с распростертыми объятьями — он всегда прислушивался к мнению Франческо, сейчас же как никогда нуждался в его помощи.

Франческо застал кузена за столом, накрытым в дворцовой библиотеке среди несметных сокровищ искусства и науки. Джану нравился этот зал, но использовал он его отнюдь не по назначению, а для своих низменных утех — герцог питал отвращение к грамоте и мог потягаться в невежественности с обычным деревенским пахарем.

Джан Мария уютно устроился в большом кресле, обитом алой кожей, перед ним же на столе искрились драгоценные хрустальные чаши и кувшины с вином, сверкали золотые и серебряные блюда, полные всевозможных яств. И пахло в библиотеке не лежалой пылью толстых фолиантов, а свежими пряными ароматами.

Несмотря на молодость, Джан Мария уже изрядно располнел и, будучи коротышкой, обещал в скором времени превратиться в настоящего толстяка. На круглом, бледном и обрюзгшем лице блестели синие, слегка выпученные глаза, губы говорили о чувственности натуры и о жестокости сердца. Лиловый камзол герцога с разрезами на рукавах, что соответствовало испанской моде, был оторочен мехом рыси, на груди, облаченной в рубашку дорогого римского сукна, висела цепь с ладанкой, в которой хранился кусочек креста Господня — Джан Мария был ревностным христианином.