Андрей Баширов - Оборотни Индии

— Так и должно быть! — сказал я. — На второй бутылке наклеена какая-то другая бумажка, значит, в ней и вино другое, наверное, еще лучше!

— Отлично! — воскликнул Хан. — Пой же, Моти!

Моти запел, а Гафар Хан стал сопровождать его пение музыкой. У них получился прекрасный дуэт, достойный куда более изысканной публики, чем та, что собралась в моей палатке.

— Вах, вах! Шабаш!!! — вскричали Пир Хан и я, когда дуэт кончил петь. — Теперь твоя очередь, Гафар Хан. Спой-ка нам что-нибудь.

— Вина мне, еще вина! — потребовал Гафар Хан. — Да налейте-ка и Моти Раму!

— Извините, — сказал Моти. — Я индус и к тому же брамин, так что пить никак не могу!

— Зря! — огорчился Гафар Хан. — Лучше бы ты был мусульманином. Впрочем, Рам, Хан — какая разница! Сейчас спою!

Гафар Хан, глаза которого покраснели от вина и опиума, а голос стал хриплым, как у козла, попытался спеть, изображая при этом из себя танцовщицу, то есть ворочая глазами из стороны в сторону и пытаясь повторить ее ужимки и жесты. Мы чуть было не расхохотались, но, удержав себя, выразили восторг.

— Ха! — крикнул Гафар Хан, спев пару куплетов. — У меня пересохла глотка, видать, я и впрямь простудился. Дайте мне еще вина!

Вино и опиум сделали свое дело. Голос Гафар Хана становился все более мерзким, а язык все более развязным. Бросив в конце концов ситару на землю, он, брызгая слюной и икая, сердито объявил:

— Так дальше дело не пойдет, Амир Али! Как же мне петь — ик! — если целый день я командовал тысячами этих дураков — ик! — и у меня теперь заболело горло! Я, славный предводитель трех тысяч воинов, должен еще и петь! Как настоящий певец, да? Ик! Больше не буду, хватит! Ик! Послушай, Амир Али, я икаю! Что делать? Ик!

— Выпей еще вина, хан, это лучшее средство от икоты, — предложил я.

— Давай сюда! Я выпью его стоя, как это делают англичане — да будут осквернены их сестры — ик! — и матери их тоже! Все равно я готов служить им и пить каждый день, пить больше любого из них. Ты говоришь, они пьют стоя? Что они при этом говорят?

— «Гип, гип, ура!» — сказал я. — Мне рассказал об этом один бродяга, который прислуживал их повару и видел их безобразные оргии.

— «Гип, гип, ура!» Что это значит, Амир Али?

— Я полагаю, что так они обращаются к своему Богу, ну, как мы, когда говорим: «Нет Бога кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его!».

— Тогда я выпью, как они и как мусульманин, — закричал Гафар Хан, вставая на ноги и допивая последнюю чашу.

— Бисмиллах! Гип, гип, ура! А! Держите меня, я падаю!

Его голова упала на грудь, глаза закатились; он шагнул вперед, пытаясь сохранить равновесие, но упал ничком на землю.

— Хватит! — вскрикнул Пир Хан, ловко увернувшийся в сторону от падающего тела. — Англичанин ты или мусульманин, но с тебя довольно!

— Посадите его! — велел я. — Пора кончать с ним.

Его с трудом усадили. Голова Гафар Хана безвольно моталась из стороны в сторону, а на губах его выступила пена.

— Он умирает, — сказал Моти. — Мы не можем трогать умирающего — это запрещает нам Кали.

— Ничего он не умирает, — сказал я. — Все пьяные выглядят так же. Я таких много видел. Приподнимите-ка его голову. Так!.. Готово!

Через несколько секунд с Гафар Ханом было покончено. Вскоре та же участь постигла и саиса, который спал рядом с палаткой. Пир Хан и Моти быстро распотрошили седло, достав оттуда золото, а в это время наши могильщики избавились от трупов Гафар Хана и слуги, не забыв бросить в могилу остатки седла.

— Что нам делать с его лошадью, Амир Али? — спросил Моти. — Мы не можем оставить ее себе, ибо все ее знают, а времени перекрасить коня у нас нет.

Я призадумался: если оставить благородное животное у нас, то мы немедленно попадем под жестокое подозрение и нам несдобровать.

— Придется его уничтожить, — решил я. Неподалеку отсюда, на расстоянии полета стрелы, есть глубокая расселина в скалах. Туда мы его и сбросим. Жаль, конечно, но своя жизнь дороже.

Мы подвели коня к самому краю глубокого ущелья. Я резко провел мечом по горлу несчастного животного — оно взвилось на дыбы и, попятившись, рухнуло в пропасть.

Исчезновение Гафар Хана было замечено на следующее утро. Его соратники высказали тысячу предположений о судьбе пропавшего. Кто-то сказал, что его забрал шайтан за все грехи и злодеяния. Другие считали, что он накопил несметное богатство в результате грабежей и почел за благо скрыться, опасаясь, как бы кто-нибудь не отобрал у него добычу.

На следующем привале Читу велел мне прийти к нему в палатку. Он хотел опросить слуг Гафар Хана и полагал, что мой живой и цепкий ум поможет разобраться с этим запутанным делом. Я не замедлил явиться и повел допрос таким образом, чтобы не оставить у Читу никаких сомнений в бегстве Гафар Хана. Слуги, до смерти перепуганные моим обещанием содрать с них заживо шкуру, если они вздумают сказать хоть слово неправды, воздержались от всяких домыслов и предположений, а показали, как один, что их хозяин в злополучный день исчезновения почти не показывался им на глаза, сидя больным в палатке, ни о чем с ними не разговаривал, а вечером пропал вместе со своим доезжачим, вот и все!

Изобразив на своем лице тягостное раздумие, я как бы с неохотой сказал Читу, что кроме бегства лично мне в голову не приходит никакого другого объяснения исчезновения Гафар Хана.

— Он бежал! — сказал я. — Говорят, что он набрал в этом походе несметные сокровища…

— И я слышал об этом, — согласился Читу. — Подумать только, до чего же неблагодарны бывают люди. Мы с ним были друзьями с самого детства, и я помог ему подняться от никому не известного солдата до командира отряда в три тысячи сабель. Хорошо же он отблагодарил меня.

Таким образом завершилось дело с Гафар Ханом; на нас не упало и тени подозрения. Все считали, что Хан подался в Хайдарабад, где у него было много друзей, и лишь мы одни доподлинно знали его судьбу.

Начав с Гафар Хана, мы решили не останавливаться на достигнутом: не проходило и ночи, чтобы не исчезали бесследно два-три пиндари (с нашей помощью, конечно). Нам благоприятствовало то, что пиндари частенько тайно покидали лагерь, особенно если войско шло неподалеку от их родных мест, и поэтому никто не придавал особого значения их исчезновению.

Все же мне не было суждено закончить этот поход так, как хотелось, ибо благосклонная до сих пор к нам Кали внезапно отвернулась от нас. Среди людей, которые приехали со мной из Джалоне, был молодой человек по имени Хидаят Хан. Я никогда до того не встречал его, однако он был знаком Пир Хану, который считал его опытным тхагом и посоветовал взять Хидаят Хана с нами. Не зная его хорошенько, я не доверял ему особенно, хотя Хидаят Хан, несомненно, был прекрасным всадником, ловко владел оружием и показал себя удачливым воином в войске пиндари. Через много дней после смерти Гафар Хана, когда оставалось лишь несколько переходов до конечного пункта нашего похода, ко мне как-то вечером пришли Пир Хан и Моти. На их лицах были написаны беспокойство и тревога.