Василий Ванюшин - Старое русло

— Бессовестный ты человек, Ефим! — сплюнул Дмитрич.

— Хо, совесть! Корысть и совесть не уживаются.

До конца дня продолжался в таком духе разговор. Дмитрич останавливал товарищей, но они его не слушали.

Вечером, когда все собрались в палатке, Дмитрич подсел к Алибеку. Тот скучал, положив на колени забинтованные кисти рук.

— Слышь, Алибек, ты в институте науки проходил. Про царя Македонского знаешь?

— Знаю. Зачем тебе?

— Золото я тут нашел, и говорят — лежало оно со времен Македонского.

Алибек начал рассказывать о походах и завоеваниях греческого императора-полководца. Но когда заговорил о богатствах его, подсел Запрудин, да и остальные землекопы. Очень удивились они, узнав о разноцветном костре, зажженном после смерти Александра Македонского, — это стоило 17 миллионов рублей золотом.

— Много, видать, награбил! — сказал Дмитрич. — А к чему? Подох — и ничего не надо.

— Слава осталась, в историю вошел, — скупо улыбнулся Алибек.

— Какая у императора слава!

— Про Македонского и я знаю, — врезался и тут в разговор Запрудин.

— Что ты знаешь! — покосился на него Дмитрич. — Сиди уж, гробокопатель.

— А вот через то и знаю, что гробокопатель. Говорю вам, что я возле кладбища жил. Имею, стало быть, понятие о святых делах. Книги святые читал. А слова в меня входят, как ржа в железо, — не вытравишь. Все запоминаю. И про Македонского запомнил. Рассказать? — И не дожидаясь чьего-либо согласия, Запрудин, покачиваясь на коленях, начал рассказывать, довольно складно, слегка нараспев, как проповедь; лысина его белела, гладко зализанные у висков волосы блестели. Он жмурил глаза, и лицо в редком сумраке палатки казалось благообразным.

— Александр, сын Филиппа, македониянин, который вышел из земли Киттим, поразил Дария, царя персидского и мидийского и воцарился вместо него прежде над Елладою. Он произвел много войн, и овладел многими укрепленными местами, и убивал царей земли. И дошел до пределов земли и взял добычу от множества народов.

Александр царствовал двенадцать лет и умер.

А после смерти царя возложили на себя венцы знатные слуги его, а после них и сыновья их в течение многих лет, и умножили зло на земле.

И вышел от них корень греха — Антиох Епифан, сын царя Антиоха, который был заложником в Риме…

— Кто был заложником? — перебил Запрудина Черкунов, крикнув из угла палатки.

— Не мной сказано, я только повторяю, — мотнул тот головой, как муху сгонял с лысины, и поморщился. — Вот дьявол его съешь, сбил. Я ведь на память шпарю. А память, она, как нитка, — оборвешь, конец упустишь, не скоро найдешь… Был, значит, Антиох заложником в Риме, — ухватил конец Запрудин, — и воцарился он в сто тридцать седьмом году царства Еллинского…

— Хватит, — махнул на него рукой Дмитрич, — заклемай! Мы про Македонского, а ты про Антиоха какого-то. Как пономарь. Сам ты Антиох.

— Факт, Антиох, — весело подхватил Черкунов. — Тоже корень не сладкий.

Все засмеялись. Запрудин, сбитый с толку, поворачивался из стороны в сторону и, обиженный, полез в дальний угол палатки. Землекопы хохотали.

— Антиох!

— Ну, Дмитрич, подсек…

Дмитрич, повернувшись к Алибеку, зашептал:

— Люди падки на кличку. Теперь прозовут Антиохом, язви их… У нас в селе — в те поры я еще босиком бегал — один мальчонка сам радио смастерил. Так мы его изобретателем прозвали. Слово-то хорошее, почетное, а он обижался. Потом, слышал, выучился он, машину какую-то построил, а изобретателем не зовут — забыли. Инженер — и все… Нет, Антиох — это посолонее. И то правда, что Запрудин в нашей бригаде, как корень зла. Истый шабашник! И всегда все не по нему… Ты, Алибек, скоро руки размотаешь?

— Левую завтра, а правую не скоро, Дмитрич.

— С тобой в бригаде одним хорошим человеком больше. Да и на работу ты не ленив, хоть и образованный. Поднажать нам надо на работенку. Миколай Викентьевич недоволен…

Похвалу от Дмитрича было приятно слушать. А вообще-то на душе ощущалась тяжесть. Дни тянулись скучные. Лина перестала посещать его, как только заметила, что Алибек не нуждается в уходе, и, кажется, забыла о нем. Она целыми днями сидит в палатке, вероятно, занимается своим гербарием, или с утра уходит в пустыню. Невыносимо стало одному, и на следующий день Алибек пошел в раскоп. Работать лопатой он еще не мог. Хотелось посмотреть, что сделали люди за последние дни.

Он увидел там землисто-желтые стены с пустыми глазницами окон, по краям раскопа высились вороха перелопаченной земли. Среди рабочих находились Стольников и Григорий Петрович. Стольников издали помахал Алибеку рукой. Алибек подошел. У ног профессора стоял большой сосуд — хум, совсем целый, только края горловины были обломаны.

— Алибек, — сказал профессор, — осмотрите повнимательнее этот сосуд. Только не трогайте руками. Обратите внимание на рельефные изображения. У нас с Григорием Петровичем по поводу их произошел небольшой спор.

Алибек смутился:

— Разве мое мнение может что-нибудь значить в таком деле?

— Может, может, — закивал головой профессор. — Осмотрите сосуд.

Присев на корточки, Алибек стал рассматривать большой глиняный горшок бочкообразной формы. Что мог он отметить неопытным глазом? Сосуд имел правильную форму, гладкую поверхность, судя по излому отбитого края — довольно крепкий. В самом широком месте сосуд был как бы опоясан узорным обручем. Приглядевшись, Алибек различил изображение в виде бараньих рогов.

— Что вы скажете об этом орнаменте, Алибек? — спросил Стольников.

— Мне кажется… — Алибек поднялся, раздумывая, сказать или нет — не покажется ли его мнение наивным, смешным, и неуверенно закончил — это похоже на один из казахских орнаментов.

— Совершенно верно! — воскликнул Стольников. — Вы слышали, Григорий Петрович, мнение даже неспециалиста.

— По керамике я не-специалист, — признался Григорий Петрович. — Вот когда дело коснется бус, а в особенности костей, — буду отстаивать свое мнение до конца.

Этот разговор вызвал в памяти Алибека слова отца: «Все, что здесь называют культурой, освещено солнцем Ирана». И подумал: «При чем тут Иран!» И сказал вслух:

— Видимо, этот факт доказывает, что иранская и арабская культура тут ни при чем.

— Вот именно! И еще одно доказательство. — Стольников достал из планшета лист бумаги, на нем были нанесены какие-то строения, расположенные по спирали. — Это план Улькен-асара. Такая планировка характерна для многих древних строений Восточной Европы, она была особенно распространена на Северном Кавказе.

Да, профессор Стольников был очень доволен этой ценной находкой. Греческие монеты могли попасть сюда торговыми путями — в этом ничего удивительного нет, но глиняную посуду из такой дали никто не повезет, она изготовлена здесь, на месте, со своеобразной отделкой, и это, в совокупности с другими фактами, о многом говорило.