Александр Холин - Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона

– Но мы, кажется, не знакомы? – спохватился Никита. – Во всяком случае, я никак не могу вспомнить ваше имя.

– Как же, как же! Я – Леонид Фёдорович Глинский, – представился его собеседник. – Последний раз мы с вами виделись во дворе Лубянки. Я сразу обратил на вас внимание, и когда Женя Моргенштерн куда-то последовал за вами, мне подумалось, что поступить так же весьма разумнее, чем дожидаться бесплатного сожжения на инквизиторском костре безбожников.

– Ну, конечно! – вспомнил Никита. – Он же один из «Странников ночи» Даниила Андреева. То-то лицо его показалось знакомым. Утопия построения Храма Солнца Мира на Воробьёвых горах при великосветской совдепии. Красота! Но его экипировка вовсе не походит на серенький советский стиль, к тому же гурман он, кажется, изрядный, вон и брюшко солидное из под жилетки с алмазной искоркой. А это уж совсем с российским тоталитаризмом не совместимо. Хотя в его времена НЭП тоже процветал, именно в эту пору советский рубль стал одной из самых крепких валют мира.

– Вас, мой юный друг, приводит в недоумение мой вид? – поднял брови Леонид Фёдорович. Что говорить, в проницательности ему отказать было нельзя. – Всё дело в том, что я – один из представителей новой советской науки, можно сказать, элитный профессор. Поэтому нас берегли. Не всегда и не всех, но тут кому уж как повезёт. Мой коллега Тимофеев-Ресовский – надеюсь, слышали о таком? – не захотел рисковать, жить на вулкане и попросту эмигрировал. Мы же надеялись на волну перемен у себя на Родине и благоговейно ждали. Но до перемен нашей стране пока ещё далеко. Значит, надо как-то самому выкручиваться, не находите?

– А здесь-то вы как?.. – вопросом на вопрос ответил Никита. – Ах да, сбежали с Лубянки. Неужели это возможно?

– В мире нет ничего невозможного, мой друг, – философски заметил Глинский. – Тем более, когда тебе помогают. А если безвозмездно, так сказать, помогают, то от такой помощи и вовсе грех отказываться!

– Кто? – насторожился Никита. – Судя по вашим рассуждениям, вам кто-то помог сбежать безнаказанно от Лубянского костра и остаться не растерзанным, то есть, не сожжённым?

– Вы правы, мне помогли, – кивнул Леонид Фёдорович. – Так, один знакомый помог. Но, смею уверить, очень приличный и воспитанный человек. А вы разве что-то имеете против, когда люди помогают друг другу просто так, без всяческих личных выгод?

– Здоровый советский альтруизм?

– Да, если хотите, – Глинский вздорно поднял голову. – Но не советский, а общечеловеческий. У этого понятия нет национальности. А люди большей частью не верят в альтруизм, вот как вы, к примеру. Не верят, потому что не понимают всей чистоты этого понятия. Любой выжига, деспот стяжатель всегда понятен: он старается ради своей выгоды, ради собственного сытого брюха. Что же альтруист? Добро ради добра? Безвозмездно? Просто так? «Не верю! – взревёт обыватель, – Так не бывает! Вернее бывает, но в книгах!». А Заповеди Божьи? «Да, они писаны, но не для человеков! А мир этот таков, что на стыке Европ и Америк люпус люпуса всё-таки съест!».

И, поверьте, обыватель прав. Прав своей правдой, пока не столкнётся с другой, диаметрально противоположной по значению. Тогда, как правило, рушатся какие-то идеалы, жизнь – всё псу под хвост. Человек начинает обвинять в несчастиях своих всех и вся, не замечая при этом, что корнем зла было всего лишь неприятие добра, то есть неверие в него.

Пока Глинский предавался философским умозаключениям, на столе стараниями официанта появилось столько кулинарных изысков, и у Никиты по-настоящему разгорелись глаза. Голодный желудок явно напомнил о своём существовании.

Собеседник Никиты жестом пригласил поучаствовать в обеде, да и сам начал оказывать кушаньям должное внимание.

– Так вот, – продолжал он, поддев изрядный кусок отварной рыбы Дориды, – коли не доверять ближним, тем, кто к вам с добром, то можно голодным остаться, можно сгореть в коммунистическом костре или быть проглоченным недоразвитым растением. Много лучше, мне кажется, сидеть за хорошим обедом, необременительно философствуя, понимая, что делаешь добро ближнему, запивая всё добрым глотком настоящего Фалернского.

Никита только-только подцепил дикого голубя на вертеле, мечтая расправиться с ним, но слова собеседника снова заставили насторожиться.

– Вы кушайте, кушайте, – угощал тот, – смею надеяться, что, отведав здешней стряпни, вам вовсе уезжать не захочется. Спросите: почему? Да потому, что исключительно все продукты здесь прошли своеобразную трансгенизацию.

– Что прошли? – закашлялся Никита.

– Трансгенизацию, – Глинский посмотрел на собеседника, словно тот был студенческой аудиторией, посреди которой необходимо посеять разумное, доброе, вечное. – Основой биологического строения продуктов ресторана, как растительного происхождения, так и белкового составляют плазмоиды. Это и агробактерии и клетки живых организмов в одном лице. Более того плазмоиды уничтожают вокруг всё не похожее на них. Допустим, картофель на основе из плазмоидов убивает не только колорадского жука, но и все живые бактерии в окружающей почве. То же самое происходит с живыми организмами, допустим, с теми же рыбами или с голубями, один из которых у вас в руках на вертеле и ждет, не дождётся, что вы оцените старания здешних поваров.

– Признайтесь мне всё же, Леонид э-э Фёдорович, – Никита отложил в сторону голубя, – кто тот ваш знакомый, предложивший безвозмездное добро и, как я понимаю, обеды во французском ресторане, где и платить-то за прекрасно приготовленный обед не надо?

– Да что вы право, друг мой? – отмахнулся Глинский. – Говорю же, достойнейший человек. Причём, он, скорее, ваш знакомый, чем мой. Во дворе Лубянки вы рядом стояли… Я считаю, не станете же вы рядом с незнакомцем стоять и обсуждать нас, как нечто нереальное?

– Так. Чуть не вляпался! – проскочила в голове Никиты ещё не совсем опоздавшая мысль. – А ведь даже древние всё время повторяли: не вкушай в доме врага твоего. Нет сомнения, что вся эта изысканная снедь – всего лишь ритуальная еда, поев которой, никакой декларации о продаже души подписывать не надо будет. Тем более кровью. Просто, как сказал этот жирный боров, сам отсюда уйти не пожелаешь.

Есть сразу расхотелось хотя бы потому, что от блюд явственно запахло тухлятиной с подливкой из свежей мочи. А Глинский угощался за обе щёки, не уставая нахваливать кушанья, не обращая внимания, что сотрапезник не проглотил ни куска.

Никита, продолжая вполуха слушать болтовню профессора о всемирной религии альтруизма, украдкой принялся оглядываться по сторонам. Море проснулось, лениво урча, перекатывало небольшую бирюзовую волну. А на волне качалась самая настоящая русалка! Эта рыб-девица была, пожалуй, самым оригинальным существом на чистилищном пляже, где ожидающие Высшего суда католики вспоминали прожитую жизнь, не забывая при этом перемыть косточки ближним, то есть, соседям по пляжу.