Александр Холин - Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона

– Да чево уж там, – промолвил молодец, вытирая горючие слёзы. – Ты ведь баба хоть куда. Тебе, типа, одного-то раза маловато будет, поди?

– А ты и пару раз сумеешь? – ахнула белорыбица.

– Нет проблем. И пару, и, типа, тройку разов. Вот только…

– Что? – навострила уши русалка.

– А если десять? – смутился парень.

– Ой, милай-ай! – захлопала в ладоши красавица. – Ой, да неужто мне с тобой так повезло? Да я тебя за это не только богатством одарю. Я тебе…

– Одаришь, одаришь, – перебил её парень. – А ну как меня на двадцать или двадцать пять разов предостаточно будет? Понравлюсь я тебе такой приставучий?

– Молодец ты мой ненаглядный! – закатила глаза русалка, предчувствуя шикарную поживу. – Да я тебе такой жёнушкой ненаглядной стану, что точно не насмотришься.

– И старуха, и вдова, и замужняя едва любят это дело, так чего ж скрывать, – хмыкнул парень. – Только вот боюсь я, когда ты шибко много разов получишь, то не околеешь ли, как наша коровушка? Видь не кажная животина настояшшего мужика выдюжить могет.

И по его щеке снова пролилась скупая мужская слеза, поминальная…

Рассказанное молодцем произвело впечатление на обоих слушателей. И, если Глинский пытался выдержать какие ни есть приличия, то Никита просто прыснул в кулак. Надо же, какая жёнушка парню попалась! Вернее, он в её лапы угодил.

– Чё ты ржёшь? – обиделся парень. – Моя Камбала – всех баб за пояс заткёт. Только вот ей даже-ть меня мало. Только здеся она чуть утихомирилась. А так – беда мне с ней…

– Да уж, действительно, неприятность, – согласился Леонид Фёдорович.

– Ой, беда! – обхватил голову руками Никита. – Дети-то есть?

– Тоже беда, – вздохнул парень. – У человеко-рыб и размножение какое-то амфибическое, нам так сразу не понять.

– Самое главное, вам хорошо вдвоём, вот и живите здесь, – рассудительно заметил Глинский. – На нашем пляже действительно поспокойнее.

– Вообще-то, не загостился ли я тут? – пробормотал Никита. – Дома, может быть, Лялька давно из своих Палестин прикатила…

В ресторанчике, возле бара, клубились отмороженные девицы – все как на подбор в купальниках, сшитых по случаю из шнурков к солдатским ботинкам. Так что на девицах оставшаяся одежда выглядела довольно условно.

Видать, не одна русалка нашла здесь приют. Бармен за стойкой тоже успел отморозиться и отпускал девицам комплименты, а те очень даже стыдливо хихикали. Заметив, что Никита не на шутку заинтересовался пляжным женским полом, Леонид Фёдорович тут же включился в назревшую тему:

– Вот многие нынче не устают повторять, что сейчас-де век скоростей, прогресса, стресса и секса. Может быть, особенно если понаблюдать за пляжной публикой, – он кивнул на хихикающих девиц. – Правильно, женские ножки многих сводили с ума, но я с остервенением ретрограда скажу, что тайна женщины отнюдь не в оголении доступных и не очень частей тела, а в их умелом сокрытии. Это же вековая прописная истина! Тем не менее, мужики западают как мухи на мёд, на стройные ножки, притуманенный взгляд и прочее, прочее, прочее.

Бывает ли лекарство от любви? Может быть. Мир создан в добром отношении друг к другу, в любви, в Божественной любви. И она должна быть! Вы скажете, что есть ещё и, например, платоническая, физическая, лирическая. Всё так. Но, если этот мир создан в Божественной любви, что же его обитатели постоянно уничтожают друг друга? За примером далеко ходить не надо: вы сами видели моих сожжённых друзей на Лубянском дворе. Так почему это? Зачем? Тоже из любви, только к убийству?

– Вы же сами сказали, господин Глинский, или вас лучше товарищем величать? – саркастически ухмыльнулся Никита. – Так вот, вы сами сказали только, что люпус люпуса всё-таки съест. Поэтому люди и едят друг друга. Причём, каждый едок место себе находит исключительно здесь. Уютно подобному среди подобных. Все тебя понимают, и воевать ни с кем не приходится. Или я что-то не так понял?

– Почему, всё так. Но зачем же…

– Кажется, я задержался здесь немного дольше, чем следует. Пойду, поищу своё место. Спасибо за прекрасное угощение, но мне пора, – Никита церемонно откланялся. – Да и на дороге что-то невообразимое творится…

Действительно, дорога до поры пустая, безлюдная и ровная, ведущая в грядущее НИКУДА, вдруг наполнилась какими-то людьми, повозками, шумом, гвалтом. Видимо, именно по этой дороге самый человечный человек Владимир Ильич Ульянов-Бланк по прозвищу Ленин грозился когда-то провести паломниками всю Россию.

– А с чего вы взяли, что надо куда-то идти, спешить? – удивился Леонид Фёдорович. – Ведь многим здесь хорошо. Может быть, и вам тут понравится. Ну, хотя бы, как следует познакомиться со здешними жителями, никому не помешает.

– Вы правы, возможно, я ошибаюсь, – кивнул Никита, – но не зря ведь мне была явлена эта дорога, допустим, как часть моего Пути? Я и так уже довольно долго с вами беседую.

– Возможно, в ваших умозаключениях есть доля истины, – пожевал губами Леонид Фёдорович, – но в таком случае позвольте составить вам компанию? Я, знаете ли, тоже привык путешествовать, а оставаться здесь, одному… Вот этому молодцу, – Глинский кивнул на соседа по столику, – в самый раз здесь с любимой женой. А мне, признаться, одиноко…

Никита пожал плечами. Вот прицепился философ доморощенный. Что ж, пусть идёт. Если Ангел захотел соглядатая приставить, так пусть уж лучше этот – от него нетрудно будет избавиться. Где-то там, в конце странной дороги, должна быть развязочка, до которой обязательно надо дойти. Что ему опять лукавый приготовил? В пакостности падших ангелов Никита теперь не сомневался, сомневался в другом: сможет ли он свой талант, даденный Господом, от бесовщины избавить?

С дороги послышался хрип, сопение, родной русский матерок. Взглянув туда, Никита увидел плетущегося по дороге мужика с бочонком на плечах. Через каждые десять-пятнадцать метров мужик останавливался, зубами вытаскивал из бочонка деревянную затычку, прикладывался, громко глотая содержимое, играя острым кадыком. Потом сплёвывал, поминал мать, всех святых и тащился дальше.

А за ним какой-то франт с балалайкой: всё приплясывает, коленца выкаблучивает. Спотыкнулся, шлёпнулся прямо в лужу. Встает, отряхивается. Но лужа-то откуда? Никита точно помнит, дорога была ровнёхонькой, что каток в Лужниках. Впрочем, чему удивляться, – опять проделки Ангела.

За плясуном – чернец пристроился. Идёт, чётки перебирает, молится. Только дорога – заметил Никита – снова выровнялась. Ни ложбинки, ни ухаба. Нет, брат, что-то здесь не так. Не может чернец Ангелу милым-дорогим быть! Хотя, каждый идёт путём только ему одному предназначенным.

Потом любопытная повозка обозначилась. Лошади – пара гнедых рысаков, но запряжённых отнюдь не зарёю, а в фургон цирковой. Лошади настоящие, а фургон – будто на ватмане нарисованный. Плюс плакат ещё по верху: «Театр – это то, чего нет, и не может быть в жизни. А то, что есть или может случиться, не театр, не очарование, не волшебство». Так, а зачем, собственно, весь этот театр на дороге?