Леонид Фомин - Солнце красно поутру...

Ребята растопили в доме железную печурку, поставили на нее ведро с водой. Вскипит вода — и можно будет заварить вкусную сухарницу с луком. На гвоздиках, на перекладинах, на каждой приступке висят мокрые портянки, носки, в углу в кучу свалены мешки с продовольствием, седла, войлочные потники, сбруя. У стены батарей выстроились сапоги. Двадцать три пары. Маленькие и большие, худые и добрые резиновые сапоги и одни раскисшие сыромятные бродни.

Сквозь стены слышно, как ревут и бодают безрогими лбами ворота запертые в сарае телята. Сегодня они не кормлены. Попасти бы надо хоть маленько, да нельзя. Трава еще не успела подрасти, ее завалило снегом, и торчит на лугу одна дуроломная чемерица. Стойкая она к холодам, с упругим толстым стеблем, вокруг которого словно бы навиты лопушистые листья. Заманчиво на вид это растение, сочное, как кукуруза, но ядовито. В другое время животные его обходят, а сейчас, с голодухи, — только подавай! Наедятся и отравятся. Из-за чемерицы Василий Терентьевич и закрыл телят.

Весь вечер он утеплял сарай, подбивал снегом, заделывал большие дыры. Потом вошел в избушку. Брызгая водой, протопал в передний угол, не раздеваясь, сел на лавку, долго молча смотрел в открытую дверцу печурки.

Шумят, смеются ребята. А телята мычат…

— Тихо! — почти крикнул Василий Терентьевич. Все умолкли, как по команде, повернулись к нему. — Слышите? Это ревут телята. У нас есть еда, мы сейчас будем сыты и ляжем спать. А телята не будут спать, они будут реветь еще гремче. Они голодны, им надо травы. Не дадим травы — погибнут. Сто сорок телят и восемь лошадей.

Василий Терентьевич встал, поджарый в своем коротком ватнике, суровый. Лавка под ним стала мокрая, вода натекла под ноги. Смотрят ребята на учителя, ждут, что скажет дальше.

А телята мычат…

— Помощи ждать не от кого, — снова заговорил учитель. — Пока не будет погоды, на Кваркуш никто не придет. Да никто и не знает о нашей беде. Завтра рано утром пойдем на луг и вырубим чемерицу. Затем станем разгребать снег. Нет, будем катать его комьями, он липкий…. Освободим от снега гектар луга, накормим стадо. Согласны?

— Согласны! — грянул в ответ дружный хор голосов.

— А теперь ужинать — и никаких больше разговоров. Отдыхайте, набирайтесь сил. Покажем «белому шаману», как мы умеем работать. Каждому надо прокормить по шесть телят. Может быть, дня три, четыре. Предупреждаю сразу: придется трудно!

Утром встали в четыре часа, как условились. Выпили по кружке теплого чая, закусили сухариками. И один за другим в двери гуськом, на луг, рубить злосчастную чемерицу.

За ночь опять подвалило снега. На лугу — ни следышка. Белым-бело вокруг, глазам больно.

Ребята вооружились палками, выстроились в длинную шеренгу.

— Впе-еред! — как солдатам в атаку, скомандовал Василий Терентьевич.

И пошли косить! Взмах, удар — нет куста! Второй удар — нет другого куста! Играючи идет дело, только чемерица жвакает! А Василий Терентьевич знай подбадривает:

— Так ее, отраву! Под корень ее! Так!..

Сам тоже рубит, через голову взмахивает палкой и все приговаривает: «Так ее, так!..» Рукав пустой летает из стороны в сторону, хлещет то по спине, то по груди.

И валится, валится срубленная чемерица…

Уже далеко от домика ушли «косари». Так и идут волнистым рядком, как направил Василий Терентьевич, и след от них остается такой же, как на росном выкосе за косарями. И кругом лежит чемерица. Девочки едва успевают таскать ее в кучи.

Витя Пенкин обогнал всех. Он рослый, сильный, и ему по душе такая разминка. Бьет чемерицу и подпевает: «Эх, дуби-инушка, ухнем!» Пар валит от Витиной вспотевшей спины, шапку где-то сбросил и — сплеча да сплеча! — садит по чемерице.

Миша Калач старается не отставать, катится колобком по белому полю, вправо, влево сыплет удары, поспевает за другом.

Наискосок, чуть поодаль от Миши, — Гриша-младший. Палка у него изогнутая, с набалдашником на конце, он называет ее шашкой и рубит чемерицу обеими руками. Фантазер этот Гриша. Рубит и тут же вслух картаво сочиняет:

— Шашка оствая моя — с плеч худая голова!..

А вот тезка, Гриша-старший, отстал. Тяжеловат он в работе, неразворотлив. И палку выбрал какую-то неудобную — кривую, с сучьями. Ударит по кусту — и сам туда же. Злится, пинает чемерицу.

Избочив шею, ритмично взмахивая палкой, как литовкой, работает дотошный во всяком деле Петя. У него не просто палка, а еще привязан ремешок с камушком. Куда удобнее! Шварк под корень — сдуло веник! Петя мастак на выдумки, прикинул — изобрел кистенек…

Опять упал Гриша-старший. Догадливый Петя смекнул, в чем дело, подошел к нему, посоветовал повернуть палку, взять за другой, легкий конец.

— Иди! — огрызнулся Гриша и с ожесточением принялся выдирать чемерицу руками.

Выдрали, вырубили всю. Не видать и кустика. Лежит в кучах точь-в-точь такая, как кукуруза, приготовленная для силосования. Витя Пенкин смотрит на «кукурузу», вытирает рукавом лоб и сердито говорит:

— Вот ведь зелье, даже снег ей нипочем! Свеженькая, хоть бы хны!

— Славно поработали! — одобряет Василий Терентьевич. — Но это только часть дела. Теперь будем катать снежки. Знаете, как это делается?

Еще бы!

Но учитель все же сбил снежный ком, обмял его рукой и покатил. Ком, набухая, быстро собирал за собой снег, освободил вылегшую траву.

— Вот таким манером будем работать! — сказал Василий Терентьевич.

Все гурьбой поднялись на пригорок к домику — с горки-то катать легче! Выбрав участок, где трава под снегом гуще, принялись за дело. Трудно стало с самого начала. Снежные комья росли быстро, уже через восемь — десять метров не хватало силы сдвинуть их с места. Тогда ребята сходились к одному кому по двое, по трое, сколько могли, катили дальше, а потом бросали и принимались за новый.

Давно все вымокли до нитки, даже из-за голенищ выжималась вода. Но это еще терпимо. Вот если бы не мерзли руки… На двадцать три человека — одна пара варежек, у Вити Пенкина: положила в рюкзак предусмотрительная бабушка. Но ни Витя, никто другой ими пока не пользовался. Хорошо тем, у кого рукава длинные: вобрал руки поглубже и маши, как ластами. Ребята толкают «снежки» локтями, коленками, а кто и плечом. Поэтому они не особенно охотно расстаются с большими, тяжелыми комьями — маленький локтем не покатишь.

Все чаще, гуще разбегаются по лугу зеленые дорожки, перекрещиваются, переплетаются и сходятся у снежного барьера внизу поляны. Там отвал.

Хоть и трудно, а никто не жалуется на усталость. Разве Гриша-старший… Да не до него сейчас. Нина между делом подтрунивает над мальчишками, теми самыми, которые громче других требовали не брать девочек в поход.

— Может, помочь тебе, Пенкин? — с усмешкой предлагает Нина. — А то как бы не надсадился…