Виталий Олейниченко - Красное золото

Мне казалось, что Мишель уже задремал, но он ответил после секундной паузы совершенно не сонным голосом:

— Понимаешь, дружище… Я последние два часа, лишь только превратился в человека, желудочно удовлетворенного, за что тебе отдельное спасибо, как раз об этом и думаю.

— И что надумал? — я придвинулся ближе к лежавшим, чтобы не упустить за колесным перестуком ни слова.

— А и думать-то, собственно говоря, особо нечего, — не меняя позы, лениво ответил Миша. — На самолет нам нельзя, нас там, во-первых, наверняка поджидают, а во-вторых, с нашим багажом все рано вряд ли пропустят. А сдавать рюкзаки в карго я бы не рискнул, потому как наши аэропортовые грузчики похлеще любой таможни будут. Обшмонают — и концов не найдешь. Прилетишь в Москву с одним паспортом.

Да уж, о портовых и прочих грузчиках — неважно, в нашем городе или в любом ином на громадной территории страны, от Рудска до самой Москвы — легенды ходят. Сколько раз бывало: едет сумка по транспортеру, и вроде бы с виду целенькая, и замочек на месте, ни царапинки… А сунется хозяин внутрь, ценности свои проверить, издали везенные — а ценности-то — тю-тю. Их уже давно бригада такелажников поровну разделила. И докажи, что твои любезные сердцу вещички сбежали из твоего запечатанного чемодана именно здесь, а не где-нибудь в Париже, и что это не французы-подлецы покусились на твою собственность. Наши только глазками будут хлопать невинно… Самое забавное, что ведь все при этом все прекрасно знают: кто ворует, сколько ворует. И милиция знает, и начальство аэровокзала, и детективы из Службы Безопасности авиакомпаний. Да только молчать будут, как египетский Сфинкс и такелажников не сдадут, потому что наверняка свой процент имеют.

— В Москву? — встрепенулся Болек. — А почему именно в Москву?

Столицу наш поэт недолюбливал.

— Ну не обязательно в Москву, — тут же миролюбиво согласился Миша, — можно и в любой другой город покрупнее, в Питер или Нижний, к примеру. Нам ведь это, в принципе, без разницы. Главное, чтобы город большой был. Чем больше, тем лучше. А Москва в этом плане, извини уж, дружище, оптимальный вариант. Толпы приезжих, жизнь бурлит, что в твоем муравейнике. Чтобы на время исчезнуть — лучше и не придумаешь.

Все верно. Да и вообще — Москву посмотреть хочется. Я ведь в столице только один раз и был, когда зуб выбил.

Я подошел к двери и закурил. Состав продолжал постукивать на стыках, из густеющей тьмы наплывали частые огоньки — похоже, мы подъезжали.

— Подъезжаем! — обернувшись к картонной баррикаде, крикнул я. За коробками завозились.

— Рудск, — прокомментировал Мишель очевидный факт. — Вот что, мужики, собирайте шмотье на всякий случай, вдруг нам этот люкс-экспресс покинуть придется.

Его рюкзак, собранный и стянутый всеми многочисленными веревочками и ремешками, уже лежал у него под ногами.

Ближние огоньки исчезли, заслоненные черной полосой стоявшего на параллельном пути товарняка. Поезд вползал на станцию. Еще через несколько минут вагон качнулся в последний раз и привычно полязгали железки под днищем. Мы были в Рудске.

Осторожно выглянули наружу — темнота, как у негра в ухе. Ни фонаря, ни даже луны — небо затянуто какой-то пеленой — только вдали, по всей видимости — у здания вокзала, горят несколько зыбких огоньков. Но от дальнего рассеянного света здесь, на запасных путях, кажется только темней.

Послышался хруст гравия под чьими-то торопливыми шагами — еще далеко, в ночи звуки хорошо слышны, даже на железнодорожной станции. А вот света фонарей не видать, значит — не обходчики. Мы напряглись. Миша тихим шепотом приказал не разговаривать и вообще — не двигаться. Команда эта, впрочем, была совершенно излишней, поскольку мы и так стояли тихо и неподвижно, словно почерневшие от времени бюсты на аллее Героев парке Фадеева.

Шаги приближались. Стало понятно, что идущих было несколько, человека три-четыре. Потом что-то стукнуло и густой мужской голос сочно, со вкусом, выругался — видимо, о стрелку в темноте споткнулся. Мигнул коротко тонкий луч карманного фонарика…

Теперь было совершенно ясно, что люди находятся всего в двух вагонах от нас. Вдруг донесся сдавленный шепот:

— Пусто…

— У меня, блин, тоже…

Это — от стоявшего рядом состава. Обходчики шепотом не разговаривают. Обходчики стучат молотками по буксам и громко матерят правительство. Шепотом говорят те, кому правительство до лампочки, потому что они и с таким неплохо себя чувствуют. И те, кто не хочет, чтобы их услышали.

В кромешной темноте вагона кто-то из ребят похлопал меня по плечу. Все было понятно без слов. Осторожно переваливаясь с носка на пятку внешней стороной стопы, стараясь не производить звуков — какая-то подлая доска все же скрипнула противно и тягостно — я попятился к противоположной двери. Рядом шуршал одеждой и тихо сопел носом кто-то из моих спутников, во мраке и не разобрать — кто именно. Так, вот она, дверь… Аккуратно опустив рюкзак на пол вагона, я лег на живот и, опустив ноги вниз, стал нашаривать землю. Кто-то из наших, стоявший уже на гравии, ухватил меня за поясницу и помог утвердиться в вертикальном положении. На удачу, я попал дрожащей ногой на шпалу, поэтому маневр свой выполнил почти беззвучно.

Меня снова дернули за рукав. Привыкшим к тьме взором я увидел, как Миша, склонившись ко мне поближе, дважды коротко ткнул рукой вперед. Я переступил со шпалы на землю — между путей щебня не было, был там то ли песок, то ли сухая короткая травка, по звуку не разобрать — и быстро пошел вперед, держа рюкзак, ставший вдруг очень тяжелым и неудобным, в руках перед собой. Потом меня вдруг дернули за штанину и я от неожиданности чуть не заорал во всю мощь легких, но вовремя спохватился и рухнул прямо на землю. Не очень удачно, надо сказать, потому что прямо перед моим носом, в каких-нибудь пяти сантиметрах от него, находилась лужа то ли мазута, то ли еще какой смазки — уж не знаю, чего именно, но воняло оно совершенно отчаянно. Я завертел головой, стараясь не дышать — помогало плохо и я, занятый борьбой с собственным обонянием, совсем перестал следить за происходящим. Потом мне на ухо шепнули свистяще:

— Подъем! И назад, тихо…

Миша? Я послушно выполнил приказ и, вдохнув свежий ночной воздух (характерный запах вокзала после лежания носом в луже нефтепродуктов казался едва ли не амброзией), смог наконец оценить наше положение.

Пока мы тихонько валялись в углублении меж гравийных насыпей, басовитый сквернослов со товарищи прохрумкал щебенкой уже до третьего после нас вагона. А ведь точно нас ищут!.. Я вспомнил небритого субъекта с пивом и мысленно его обматерил.

Вдоль состава мы прошли метров двадцать в сторону здания вокзала, переползли под зловонными цистернами на параллельную колею, потом еще раз, и еще, потом пропустили медленно втягивавшийся на людную платформу зеленый хвост пассажирского поезда — в окнах мелькали смутные тени; счастливчики, едут себе и едут, ни забот, ни хлопот — и, пригибаясь и перепрыгивая через рельсы, побежали, уже совершенно не обращая внимания на производимый шум — здесь и так от лязга и грохота вагонов оглохнуть можно было — к уложенным вдоль бетонного забора штабелям черных пахучих шпал.