Юрий Уральский - Поиск-90: Приключения. Фантастика

«Фактов всегда достаточно, а вот воображения часто не хватает», — писал, в частности, академик Блохинцев. Следовательно, истоки факта как бы двусторонни. С одной стороны, его основания уходят в толщу невероятных и никогда не исчерпываемых возможностей бытия, относительно которого стоит помнить предостережение Гамлета: «Есть многое на свете, друг Горацио, что нашей философии не снилось…» С другой стороны, формы факта и сама суть его высвечиваются и нашим усилием, долженствующим отвечать чуду мира, звучать с ним, по возможности, в унисон, при этом опережая уровень сегодняшних представлений. Известно, что в таких актах основное дается «даром» и «вдохновением» — таинственной благодатью, как будто бы превышающей частные человеческие силы и выдумку. Отсюда и столь разительное для современников и потомков нередкое различие между «творцом» и «человеком», сосуществующими, однако, в единой личности.

Точку пересечения «двух планов», в которой в личности встречаются человек и творец, осмыслить всего труднее, и здесь особенно подстерегают ошибки — спор об авторстве Шекспира, Шолохова (в отношении к «Тихому Дону»), известное неприемлемое понимание Вересаевым «двупланности» Пушкина… Но у этой сложнейшей темы есть и иная грань, обращенная к произведениям творчества. Как, различить «вдохновение» от «одержания», имея в руках готовое произведение? Где и как проходит черта, отделяющая истинную, оправданную фантазию от неоправданных, если не опасных, иллюзий, порой очень убедительных? Ведь чисто эмпирическая проверка практикой и для науки на высших ее взлетах не сразу и не всегда возможна, да и сама практика, за пределами рефлекторных и инстинктивных действий, прокладывает себе дорогу через идею. В искусстве, в политическом и религиозном творчестве проблема эта еще острее. Внутренней непротиворечивости продукта творчества для такой проверки, конечно, же в любом случае недостаточно.

Насколько вопрос не празден, показывает, например, популярное в последние годы учение о культуре — «методологический анархизм» Фейерабенда. Пол Фейерабенд, австрийского происхождения философ науки, восстал против ее притязаний на монопольное владение истиной, против привилегированной позиции науки в обществе, и тут у него были веские основания. Но в качестве панацеи Фейерабенд (считающийся enfant terrible философской мысли) предложил абсолютно неиерархическую теорию знания. Все методы хороши и принципиально равны: религия (все религии), мифы, начиная от архаических, оккультные и эзотерические учения, наряду с ними наука и т. д. С этой точки зрения, космогония какого-нибудь нигерийского или амазонского племени и новейшая астрофизика ничуть не уступают друг другу, и еще неизвестно, какая из них предпочтительнее. Каждая хороша по-своему, разговоры же об истине и действительности Фейерабенд высмеивает.

Бесспорно, воображение следует расковать, но, и раскованное, оно живет только истиной. Бытие, истина или правда, что в конечном счете одно и то же, — вот источник живого и плодотворного вдохновения, как философского и научного, так и эстетического. И здесь кончаются разговоры о равноправности всех идей. Ведь и «фантастическое в искусстве имеет предел и правила» (Достоевский). Или, как сказал Гоголь, «нелепое, невероятное и неестественное еще не создает фантастического». В представлениях, альтернативных науке, в особенности мировоззрениях прошлых эпох и иных цивилизаций Земли, есть немало сопоставимого с наукой по значимости, а в целом ее и превосходящего. Но чтобы сравнить, и требуется шкала соотнесения, настолько твердая и широкая,, что способна вместить «далековатые» стороны. Релятивизм, как было понятно еще до Аристотеля, зачеркивает прежде всего себя. Воображению необходима, с одной стороны, свобода, с другой же — почва.

Чтобы уяснить несколько эту почву, рискнем провести различие между двумя типами фактов: бытийным и объективным. Расхождение их реально, то есть связано с природой вещей, но в то же время зависит и от исторического и личного отношения человека к факту. В конечном счете каждый самостоятельный факт есть факт бытия. Но наше практическое отношение к факту (как и та теория, которая вырастает из практики, соприродна ей) и превращает для нас бытие в объект. Субъектно-объектная установка и логика исторически родились из универсального практического отношения человека к жизни и совершенствовались под знаком этого отношения. Но практика, как недвусмысленно показывает наш век, имеет свои пределы — переход за них является катастрофой. Подобно практике, ограничена и классическая теория — наука и философская мысль о мире, внутренне моделируемая по типу практики. Философия, явная и неявная, по которой все бытие — объект, по духу своему устарела. Против такой философии сегодня и сама практика, и естествознание, и гуманитарные дисциплины. Но преодолеть понимание мира как объекта нельзя, просто зачеркнув и отбросив понятие объекта как устаревшее (как делает, например, Хайдеггер). Понятие объекта в определенной сфере жизни оправдано. Его следует сохранить, но ограничив, углубив и дополнив объемлющим все объективное и в сущности нераздельным с ним бытийным фоном. Объективный факт — в каждом случае лишь аспект того же факта как бытия.

Объект — это реальный круг бытия, концентрически связанный в космосе, истории и повседневном быту с человеком и человечеством, соотнесенный с ними как с единичным и коллективным субъектом. Объектсуществует независимо от сознания, но в принципе зависим от практики,от целенаправленного освоения и воздействия. Бытиене только не зависимо от сознания, оно, в целом, не зависимо и от практики,воздействия человека. Это значит, что и для теоретического освоения бытия непригодно классическое понятие (последовательно концептуальная логика, включая диалектическую, рождена практикой, это логика субъектно-объектная). Тут требуется особая бытийная логика, иной род мышления.

В физической модели пространства-времени объект — это макромир, классическая ньютоновская вселенная, хорошо соизмеримая на Земле (и отчасти в космосе) с человеком и его деятельностью. На границах макромира мы вступаем в бытийные области — микромир ядерной физики, астрофизический мегамир. О возможностях практического воздействия на космические объекты за пределами Солнечной системы пока нет речи — и, во всяком случае, космос в целом нам неподвластен. Человек осторожно и очень сдержанно вторгается с практическими целями в микромир в ядерной энергетике. Но такое вмешательство имеет внутренний, природный предел и, главное, связано с неустранимым риском, далеко превосходящим по потенциальным последствиям выгоды, которые мы имеем от практики в бытийных сферах материи. Истоки ограничений и риска в астрофизической и ядерной зонах — неточная предсказуемость (стохастический, стихийный характер) бытийных процессов и их бесконечно превышающая человеческие масштабы мощь.