Виктор Михайлов - Стражи Студеного моря

«Моему меньшому сыну…» — прочитал Андрей. Строчки письма волновали его и сейчас так же, как в тот холодный, памятный вечер, когда он и Светлана впервые вскрыли серый конверт.

«Сынок, тебе было два года, когда Владимир ушел в армию, — писал Василий Иванович. — Придет день, и ты, Андрейка, уйдешь из дому с повесткой военкомата.

Вчера вечером спустился я покурить во двор. Ты, Андрей, со своим дружком Фомой забрался в кузов грузовой машины. Оба вы вслух мечтали о будущем, и, конечно, пределом вашей детской мечты был этот старенький, полуразбитый грузовик. Вы хотели водить машину так, «чтобы ветер свистел в ушах»… Вам обоим по девять лет. Перед вами много путей-дорог, но, выбирая свою, Андрейка, не ищи легкую и проторенную. Не бойся трудностей. Самая большая радость, когда, преодолевая препятствия на своем пути, человек достигает большой цели.

Мне, Андрей, уже много лет, и не знаю, сумею ли я помочь тебе выбрать жизненный путь. Но не только поэтому я решил обратиться к тебе с письмом. На эту мысль меня натолкнуло еще одно обстоятельство: написал мне друг Владимира — на стапелях Ленинградской верфи заложен сторожевой корабль «Вьюга». Корабль назван так по морской традиции в честь погибшего в сорок втором году сторожевика, на котором служил комендором твой старший брат Владимир. Пройдет несколько лет, и новый корабль станет нести сторожевую службу в водах Баренцева моря, только комендора Нагорного не будет в его экипаже.

Я люблю раздумье. Ты знаешь, мать в шутку называет меня «доморощенным философом», но кажется мне, что в некоторых традициях заключается неистребимая сила жизни. Подумай, сынок, над этим.

В то время как ты получишь письмо, быть может, многое изменится в твоей жизни. Прочти все то, что мне удалось собрать из писем, воспоминаний однополчан Владимира, из фронтовых газет, присланных комиссаром полка. Володя писал часто, но я отобрал из его писем лишь те, что были вехами на его пути. Вот они.

«17 марта 1941 года. Коргаева Салма.

Дорогой отец!

Это письмо я посылаю тебе на школу, чтобы не огорчать маму. Надо, отец, посоветоваться. Видишь, появилась у меня думка: хочу я остаться на сверхсрочную.

Вчера после отбоя сон долго не шел, разговорились мы. Один парень — он из-под Рязани и лицом похож на поэта — сказал: «Скоро отслужу срок, поеду в Рязань. Будь он неладен, этот Мурманский край! Сопки и тундра, болота и топи, чахлая рябина, карликовые березки…»

Слушаю я его, а сам думаю: «Наш этот край, наш!»

Ты знаешь, отец, я люблю родную Каширу: ее старенькие дома на крутых косогорах улиц, пруды, затянутые зеленой кувшинкой, парк, песчаные берега, быстрые воды Оки, смоляные запахи барж, протяжные гудки буксиров. Но мне кажется, нигде я не увижу таких рубиновых закатов, какие бывают здесь, на Баренцевом море! Суровой и красивой природы, ярких цветов тундры, грибного раздолья, лютых штормов и необыкновенной тишины на морских просторах!

Служба здесь нелегкая, но край этот наш, и кому же нести здесь службу, если не нам — молодым и сильным!

Что скажешь, отец, о моей думке?

Буду с нетерпением ждать твоего письма.

Целую. Владимир».

«29 июня 1941 года.

Дорогой отец!

Получил твое письмо. Читаю, и как-то не по себе, в каждой строчке холодное раздумье, а ствол моего орудия еще не успел остыть — вели огонь по врагу.

Война.

Теперь и думать нечего. Мое место здесь.

Присматриваюсь к товарищам, таким же, как я, двадцатилетним. За эти несколько дней мы все изменились, стали строже к себе самим. Мы на переднем крае, за нами Родина. Слово-то какое! Мы и раньше часто говорили — Родина, но только теперь все мы и каждый по-своему прочувствовали и поняли все, что входит в это понятие.

Спешу: через несколько минут уходит почтовый катер.

Пиши мне по новому адресу.

Завтра отправлю подробное письмо маме, знаю, она не спит по ночам, волнуется.

Целую. Твой Владимир».

Газета Карельского фронта «За Родину» от 15 декабря 1941 года.

«Мужество матроса Нагорного

На корабле был получен приказ высадить разведгруппу в глубоком тылу противника.

Ночью, пользуясь непогодой — с утра бушевала пурга, — наш корабль скрытно вошел в залив. Бесшумно спущена на воду шлюпка. Тихо. Не слышно всплеска весел, дыхания гребцов.

В густой снежной пелене смутно вырисовывается скалистый берег. Шумит прибой, набегая на камни.

Казалось, перегруженная шлюпка стоит на месте, теперь все мы видим быстро приближающиеся скалы.

Вдруг сильный толчок — это шлюпка с полного хода врезается в отмель. До берега метров десять. Снег начинает редеть. Слышно, как в темноте переговариваются гитлеровцы. Через равные промежутки времени взлетают осветительные ракеты и, вспыхнув тусклым светом, гаснут на снегу.

Время идет. Шлюпка перегружена, и киль плотно заклинился в камнях отмели. Разведчики не могут сойти в воду: впереди немалый путь, их ноги должны быть сухими.

Минутное состояние растерянности.

Не дожидаясь приказа, матрос Нагорный прыгает в ледяную воду и, ощупывая ногами дно, направляется к берегу. Местами вода достигает пояса. Вскоре Нагорный возвращается к шлюпке и, посадив на закорки, выносит разведчика на берег. Семь раз возвращается Нагорный к шлюпке и семерых разведчиков выносит на берег.

Приказ командования выполнен».

«21 февраля 1942 года. Карельский фронт.

Дорогой отец!

Пятые сутки шторм. Крупные и жесткие, величиной с горох, крупинки снега летят с такой силой, словно каждая горошина пущена из рогатки. Погода под стать моему настроению.

Я еще был мальчишкой, когда в нашем поселке у Панкратовых сгорел дом. Старик рвал на себе рубаху и выл, раскачиваясь из стороны в сторону. Впору и мне от горя завыть.

Случилось это с неделю назад. Мы конвоировали английский транспорт. За сутки отбили семь налетов «юнкерсов». Только успел я снять каску и вытереть лоб, как услышал команду: «Воздух!» На этот раз «мессеры». Не прошло и минуты, сигнальщик доносит: «Рубка подлодки! Справа пятьдесят!»

Об этом, отец, не напишешь. «Мессеры» пикировали двадцать три раза. Вспышки огня слепили нас. Фонтаны разрывов вставали сплошной стеной. Торпеду сигнальщики заметили вовремя, и можно было от нее уйти, но за нами по борту слева шел английский транспорт с военным грузом. Спасая «англичанина» мы подставили! борт своего корабля…

Корабль затонул в несколько минут. Я слышал, как кипела вода, охватывая раскаленный ствол орудия.

Только двух человек подобрал транспорт.

Погибли такие люди… Такие люди… Вот они как живые передо мной!..

Впору выть от горя и бешенства!

Зачислен я в морскую пехоту — «черную смерть», как говорят гитлеровцы.

Помнишь, отец, я писал тебе о пареньке из Рязани? Его фамилия Облепихин, жив и он, нас вместе подобрал транспорт.