Виктор Михайлов - Стражи Студеного моря

— Хорошо знаю эти места. Веришь, ночами не сплю, думаю, что им на побережье надо? От губы Западная Криница до Тимофеевки тянется безлюдная тундра, топи, озера и вараки — крутые скалистые холмы. Редко где встретишь березовый ерник. В этом краю и полярная лиса не мышкует. Лемминга встретить в диковинку. Пустынный край.

— Не следует забывать, Остап Максимович, что «Сарматов» пытался приобрести ботик с подвесным мотором… Стало быть, высоту 412 можно рассматривать, скорее, как базу. За короткое время они забрасывают к нам двух агентов, одного самолетом, другого на грузовом судне, но у обоих одна цель — Черная Брама. Настойчивость, с которой это делается, свидетельствует о…

Постучав, в кабинет вошел капитан Клебанов и доложил:

— Из полка связи прибыл старший лейтенант Аввакумов. Звонили с аэродрома: машина готова к вылету. Синоптики обещают погоду.

— Вызовите ко мне лейтенанта из шифровального отдела! — приказал Раздольный.

Повторив приказание, капитан вышел из кабинета.

— Прошу тебя, Сергей Владимирович, если что прояснится, звони! — прощаясь, сказал Крамаренко.

К тринадцати часам участники экспедиции добрались на автомашине до аэродрома. Ровно в четырнадцать часов вертолет плавно поднялся, набрал высоту и лег курсом на северо-запад. Через полчаса, тщательно осмотрев все подходы к Черной Браме, летчик выбрал удобное место и посадил машину.

В падях лежал глубокий снег, а там, где его не было, чернели скалы. В воздухе чувствовалось приближение весны. Жарко грело солнце. Со стороны залива дул свежий порывистый ветер.

Посмотрев на часы, Клебанов решил, что успеет осмотреть местность.

Подъем на вершину Черной Брамы занял почти час времени. Отсюда казалось, что горизонт отодвинулся, по крайней мере, на десять километров. Знакомый пейзаж. На севере, за грядой черных сдувов, синело море. Еще дальше, за узкой полоской залива, тянулся пологий берег полуострова. Западнее и юго-западнее нагромождение камня. Приглядевшись внимательнее, Клебанов различил в этом хаосе остатки развороченных блиндажей, снарядные воронки. Здесь прошла война, и ее следы еще не изгладило время. Вершина Черной Брамы представляла собой ровное плато в виде неправильного треугольника. Угол, обращенный на восток, приподнятый, точно форштевень судна, уходил вниз расширяющимся клином. Основание треугольника, этой своеобразной палубы, упиралось в гладкую, отвесную стену, словно в надстройку, поднимавшуюся еще на несколько метров над палубой. К надстройке примыкала прямоугольная

глыба гранита, похожая на рубку самоходной баржи.

Клебанов вынул смятую пачку «Казбека», с трудом выбрал одну уцелевшую папиросу и, закурив, начал спускаться вниз. Это было значительно труднее подъема. Скользя на обледеневших скалах, цепляясь пальцами за выступы и расселины, за редкие ветки стелющегося березняка, он спускался долго, часто отдыхал на уступах.

У подножия Черной Брамы пылал костер: летчик разогревал мясные консервы.

Чем ближе приближалось время радиопередачи, тем больше капитан волновался.

Точно в двадцать четыре часа в эфире прозвучали первые точки и тире. Через равные интервалы времени радист Аввакумов передавал позывной — имя греческого бога коммерции «Гермес». Пятнадцать минут спустя он перешел на прием.

Затаив дыхание, все окружили рацию.

Обманутый неподвижностью людей, любопытный лемминг бесстрашно подошел к ним и долго смотрел на зеленый мерцающий огонек— контрольный глазок рации. Затем, учуяв запах консервированного мяса, лемминг разыскал пустую банку, схватил ее и, пятясь задом, потащил добычу к себе в норку. Банка гремела и, упираясь кромкой, не входила в узкое отверстие норы. Зверек визжал от бессильной ярости.

Клебанов поднял камень и с досадой швырнул в лемминга.

Рация работала на прием. Томительно долго тянулось время.

Похолодало. В темном небе сверкали россыпи звезд. Где-то на северной стороне небосклона зеленоватый всполох прочертил горизонт и погас. Снова вспыхнул и повис над головой. Словно чья-то хозяйская рука развесила просушить на звездной веревке зеленоватые, еще мокрые куски полотна.

Где-то далеко протяжно и жалостно завыл волк. У консервной банки снова появился лемминг. Он лапкой слегка притронулся к ней, и она упала набок, издав резкий металлический звук.

Клебанов вздрогнул. Секундная стрелка неумолимо бежала по циферблату, заканчивая круг последней, пятнадцатой минуты.

Снова передача: «Гермес»… «Гермес»… «Гермес»… и снова прием.

После шестой передачи позывных и безрезультатного ожидания на приеме рацию выключили.

По радиостанции вертолета Клебанов отправил в Мурманск условное донесение.

Спустя полчаса Клебанов получил ответ.

Утром следующего дня полковник Раздольный еще раз допрашивал Непринцева. Подтвердив свои первоначальные показания, Непринцев сообщил несколько интересных подробностей относительно «Института лекарственных трав» под Куксхафеном. Рассказал о своей встрече с неизвестным, по кличке Лемо.

В ночь на восемнадцатое Раздольный получил второе условное донесение от Клебанова. Утром девятнадцатого последовало третье донесение: на позывные ответа не было.

Полковник дал указание оперативной группе вернуться в Мурманск.

Пятые сутки сторожевой корабль «Вьюга» находился в дозоре.

Северо-восточный ветер крепчал. Серые, провисающие космами тучи мчались низко над кораблем, казалось задевая за верхушки мачт.

Когда анемометр показал скорость ветра пятнадцать метров в секунду, командир принял решение укрыться в бухте.

Мыс Святой Рог остался по левому борту «Вьюги».

У входа в залив Тихий вахтенный офицер доложил:

— Цель справа сто двадцать, дистанция пятьдесят пять кабельтовых!

По сведениям, которыми располагал командир, в этом районе Баренцева моря рыболовецких судов не было.

На запрос «Вьюги» неизвестное судно не отвечало. Сторожевой корабль развернулся и вышел в открытое море.

Со времени памятного разговора в кубрике боцман не забывал комендора. Если у других матросов корабля было достаточно личного времени и хватало досуга на то, чтобы написать письмо или прочесть книгу, то у Нагорного не оставалось ни одной свободной минуты. Ясачный въелся в комендора, словно ржавчина в якорный клюз. Боцман считал, что труд, требующий непрерывного напряжения и полной отдачи сил, вытеснит из головы Нагорного тоскливое раздумье о том, куда из-под ног уходит палуба корабля.