Виталий Закруткин - Лицо со шрамом

«На лбу этого человека косой светлый шрам — след сабельного удара. Этот человек высок, белокур, худощав, у него голубые глаза. Он гвардейский офицер Красной Армии и зовут его Андрей Одинцов.

Кто доставит человека со шрамом, живого или мертвого, германскому командованию, тот получит военный орден, тридцать тысяч рублей и дачу в Тироле».

Такое объявление немцы расклеивали во всех городах, станицах и селах, через которые проходила дивизия «Викинг». Человек со шрамом не давал немцам покоя: умный, хитрый, хладнокровный и храбрый, он, казалось, был вездесущим, — и каждое его появление приносило много хлопот старому полковнику Лему, начальнику дивизионной разведки: то из блиндажей исчезали офицеры, то огонь советской артиллерии в течение десяти минут уничтожал боеприпасы, то загорались склады горючего, то русские ассы бомбили самые что ни-на-есть секретные штабы и командные пункты.

Следы всего этого тянулись к человеку со шрамом. По ночам солдаты видели его в блиндажах, однажды даже поймали, но он убежал, перебив конвоиров.

Полковник Лем рассвирепел. По его приказу гестаповцы начали тщательные поиски неуловимого разведчика в населенных пунктах, а отборные эсэсовцы следили за боевым участком так, что, кажется, муха не могла бы пролететь.

Полковник Лем бесился не случайно: по всем данным, человек со шрамом не был профессиональным шпионом, ловким агентом-одиночкой, у которого имелись бы явочные квартиры, резиденты, шифры. Нет, это был молодой кавалерийский офицер, лейтенант гвардейского полка, военный разведчик, который чаще всего действовал с небольшой группой казаков. И хотя подчас он забирался в глубокий тыл один, но главным образом вел тактическую и оперативную разведку на переднем крае, то-есть почти постоянно находился на немецких позициях, где его могли поймать, казалось бы, легко. И тем не менее он был неуловим.

Наконец, когда однажды дерзкий русский разведчик унес из штаба важные документы, полковник Лем не выдержал: расписываясь в собственной слабости, он попросил главную квартиру командировать в дивизию лучшего офицера немецкой контрразведки — капитана Герда Вертера.

Вертер прибыл в дивизию третьего мая и предъявил бумагу, в которой было сказано, что он командируется на месяц для поимки русского разведчика. И когда старик Лем усомнился, достаточный ли это срок, знаменитый капитан, поигрывая железным брослетом на запястье мускулистой руки, сухо отрезал:

— Через месяц, третьего июня, вы, полковник, будете иметь удовольствие допрашивать человека со шрамом.

Гвардии лейтенант Андрей Одинцов лежал в землянке. Из дверей землянки виден был бирюзовый квадрат чистого весеннего неба и зеленые шапки степных курганов. На позициях стояла тишина, о которой говорят: «ничего существенного». Пока в штабах готовились к большим боям, противники сидели в окопах, лениво перестреливались и ждали.

Андрей Одинцов глубоко вздохнул: где-то вверху пели невидимые жаворонки, их песня висела над степью, тонкая и нежная; на курганах посвистывали суслики; ветер шевелил сухой кустарник, сквозь который уже пробивались острые стрелки молодой травы.

В землянке пахло свежим сеном, кожей и влажной одеждой — на веревке сушились шинель и гимнастерка. Здесь все было привычно и спокойно: висящий на проволоке светильник — четыре патрона, вставленных в консервную банку; автоматы в углу, бинокль и пистолеты на стенке; книги, сложенные стопкой на деревянном столе, — «Вопросы ленинизма», Клаузевиц, боевые уставы, записки о разведчиках Макса Ронге, Джонсона, Чарльза Росселя, воспоминания Наполеона.

Андрей встал, потянулся, сбросил гимнастерку, майку и стал умываться. У него было худое, мускулистое тело, белокурые волосы, холодноватые, серые с голубизной глаза. На высоком лбу, опускаясь к левой брови, светлел косой шрам. Тонкие губы и твердый изгиб подбородка говорили о воле и упрямстве этого человека.

Бывший колхозный агроном, донской казак Андрей Одинцов стал разведчиком в 1940 году, во время войны с белофиннами. Профессия разведчика увлекла его своей романтикой, благородным риском, безграничными возможностями творческих дерзаний. Там, в Финляндии, двадцатилетний Андрей Одинцов получил первое боевое крещение, там он выдержал замечательное единоборство с прославленным финским разведчиком Хартикайненом. Это чуть не стоило ему жизни — сдавленный железными руками Андрея, Хартикайнен перед смертью ударил его короткой финкой по лицу. Памятью об этом поединке остался глубокий шрам на лбу Одинцова.

С тех пор Андрей решил посвятить себя военной разведке. Он остался в армии, много читал, постоянно тренировал и закалял свое тело, учился владеть в совершенстве оружием, — словом, упрямо и настойчиво готовился. В первый же день войны его назначили в казачий кавалерийский полк, где он стал руководить группой разведчиков.

Андрей посмотрел на часы и закурил. Через пять минут должны прийти казаки-«язычники». Казаки любили и боялись лейтенанта Одинцова. Его многочисленные похождения, три боевых ордена, исключительная храбрость, — все это влекло к нему, но в то же время побаивались его за резкость, за строгую требовательность и некоторые странности.

Разведчики вошли в землянку, поздоровались и сели на сено. Андрей, скосив глаза, следил за ними и неожиданно сказал маленькому веснущатому ефрейтору Кочеванову:

— Ну-ка, Кочеванов, пройди по землянке.

Недоумевающий Кочеванов сделал несколько шагов. Андрей нахмурился.

— Так и есть: ступаешь не на всю ступню, а на пятку, как медведь. Этак немцы обнаружат тебя за километр. Ивашко, выйди наверх, подальше, и пройди так, как ходит Кочеванов.

Гигант-украинец Прохор Ивашко, молчаливый, рыжеусый силач, которого разведчики звали «дядей Прохором», вышел из землянки. Все притихли. Слышно было, как поют жаворонки и шелестит под ветром ковыль. Потом разведчики услышали четкие шаги — топ, топ, топ...

— Слышно? — спросил Андрей.

— Да, — ответили казаки.

— Ивашко, — закричал Андрей, — взойди на крышу землянки и походи так, как я учил.

Снова тишина, разведчики слушают, приложив ухо к земляной стене, но на этот раз звука шагов не слышно.

— Ходишь, Ивашко? — кричит Андрей.

— Хожу, товарищ гвардии лейтенант, по самой крыше хожу...

— То-то. Ходить надо умеючи.

Ивашко вернулся. Андрей спросил у смущенного Кочеванова:

— Ну-ка, скажи, как ты определишь проходимость болота?