Игорь Коваленко - Жара в Аномо

Габи и Даб, все еще наблюдавшие издали за переговорами, словно почувствовали, что наступил критический момент, подошли поближе.

— Ясно, — сказал правительственный чиновник, — классический шантаж. Этот рэкетир выждал и рассчитал точно.

— Когда-то я читал книжку про одного парня, — невозмутимо продолжил Ник, — он очутился на необитаемом острове и откопал клад. Почему бы и мне не откопать клад в этих песках, раз и я очутился на чужом острове? Вам нефть, мне куш, фифти-фифти. Справедливо?

Виктор Иванович снял очки. Бледность проступила сквозь загар на его обветренном лице. Ника так и подбросило, когда Луковский резко сунул правую руку в карман.

— Эй! — тревожно вскричал Ник и отшатнулся. Виктор Иванович вынул бумажник, с презрением швырнул его к ногам Матье, снял часы и тоже швырнул, затем стал выворачивать все карманы. Седовласый африканец молча последовал его примеру.

Сообразив, в чем дело, Габи и Даб кинулись в разные стороны и принялись таскать к ногам обалдевшего Ника Матье всяческую утварь, одежду, тряпье, монеты, посуду, объедки, все, что попадало под руки, даже обломки досок и железа, кривые гвозди и обмылки с умывальника.

Габи кликнула Джой, а та — каждого, кто хоть на миг мог оторваться от дела. Ну и картина была, ничего не скажешь. Пятьдесят градусов по Цельсию, а Ника Матье затрясло, как от холода.

Он закричал:

— Какого дьявола! Насмешка? Вы что… при чем тут вы, ребята? — И вдруг убавил голос. — Зачем? Вы не поняли, перестаньте… — Нет, не ждал такого оборота. Злость и смятение, оскорбленность и жгучий стыд охватили его. Сжав кулаки, плечистый, изогнувшийся, словно барс перед прыжком, он бормотал: — Джой… Джой, не надо… Как ты можешь… не смей, Джой, не надо!..

Девушка вытряхивала к его башмакам содержимое своей сумочки и, сощурясь, говорила, глядя в исказившееся его лицо:

— У меня еще есть кольцо. Память о маме. Сжальтесь, Ники, оставьте его мне. Помните, вы хотели сделать мне подарок, здесь, в пустыне? Пожалуйста, не отнимайте хоть это колечко, пусть оно станет вашим подарком за все доброе и незлопамятное.

Ник Матье вплотную подошел к Луковскому, глаза в глаза.

— Я проиграл, — сказал он тихо. И побрел к буровой, прихватив по пути каску и рукавицы.

Спустя время, когда Луковский и правительственный чиновник в тяжком молчании шли к вертолету мимо вышки, к ним подскочил возбужденный Сергей Гринюк.

— Виктор Иванович! Борька психует, гонит дублера! Ругается, извиняюсь, погано! Также обзывает его по-всякому и что не позволит, мол, осквернять память Банго присутствием на его месте всяких… э-э… извиняюсь, тут опять нехорошее слово! А наш ковбойский супермен трусится, весь зеленый, лезет к пульту, как танк! Ну и катавасия! Повлияйте на них! И вы, товарищ уполномоченный, тоже повлияйте!

Все трое поспешили к трапику буровой. Сергей не унимался:

— Ох, жарища! А Борис молодец, сибирская порода! Столько вкалывать за двоих — и ничего! Меня гонит, и на часок не дал подменить. Ну мужик!

Решительное вмешательство начальства, как и положено, дало результат. Вскоре Борис и Баба-Тим шли к палаткам. Корин покачивался, точно матрос, ступивший на сушу после слишком долгого плавания.

— Теперь я приказываю: ложись и храпи, как насос, — говорил Баба-Тим, — как насос.

— Где, он сказал, в песке за емкостью? — произнес Борис.

— Ложись, я найду, я найду.

Но Корин сам отыскал то место за цистерной с питьевой водой и вырыл из песка мешок с долотами на керн.

— Тяжело, дай мне, дай мне, — тщетно пытался Баба-Тим отобрать у него тяжелую ношу.

Притащив мешок под тент склада, Борис отправился в ближайшую палатку, взял там будильник и, заводя его на ходу, снова пришел на склад, где духота не так донимала, как в малой палатке. Он опустился на циновку под пирамидой из ящиков, приговаривая, словно в забытьи:

— Сегодня четырнадцатое?.. Пекло… Зарыл, бандюга…

Баба-Тим смотрел, как шевелятся запекшиеся губы Корина. Сказал:

— Спи, я ушел, я ушел.

— Долото немедленно на буровую. Берите керн. Предупреди химика. Я, брат, малость загнался. Почти готов. Завалюсь на пару часов. Присматривайте там за зверюгой.

Он упал спиной на циновку и уснул накрепко. Баба-Тим повернулся к подошедшей Джой и сказал:

— Это мой брат, мой брат. Слышала? — Схватил будильник и зашвырнул его подальше в пески. И ушел. Длинный, нескладный, он ушел, размахивая плетками рук, бормоча себе что-то под нос, и огненные солнечные блики вспыхивали на его черных плечах и лопатках.

В стороне, вздымая винтом вихри песка и пыли, взлетел вертолет. Он сделал круг над лагерем, крошечным островком желто-серой равнины, и с трескучим рокотом начал ввинчиваться в знойное месиво неба, удаляясь и удаляясь, пока не превратился в точку, которая вскоре и вовсе исчезла из виду.

Джой отвела взгляд от затихшего неба, осторожно подложила под голову Бориса принесенную с собой надувную подушку, присела, склонилась, несмело, едва касаясь, провела пальцами по колючей щеке, где розовела ссадина, и вдруг… прильнула губами к его губам.

Он спал.

Сквозь неплотно прикрытую дверь под номером двадцать девять просочился незнакомый мужской голос. "Что такое? — удивленно подумал Хриплый. — Не успел я отлучиться на минуту, а к хозяину уже нагрянули с речами".

Хриплый громко постучался и толкнул дверь.

Торжественный голос лился из радиоприемника, перед которым с внимательным видом сидел Вуд. И, словно испугавшись вошедшего, радио внезапно смолкло, затем из динамика грянул марш. Музыку Вуд слушать не стал, выключил приемник и досадливо причмокнул губами.

— Что-нибудь стоящее, хозяин? — спросил Хриплый.

— Собирайся, — вместо ответа бросил журналист и сам снял со спинки стула свой пиджак.

Через две минуты они садились в малолитражку, стоявшую неподалеку от входа в отель "Масаи".

Всю дорогу от отеля до консульства их сопровождала малоприметная машина, державшаяся сзади на достаточном расстоянии, чтобы не выдать себя. За рулем той машины сидел меланхолично жующий человек в непомерном для него комбинезоне.

Малолитражка осталась возле ограды консульства, ее пассажиры пересели в большой черный лимузин, в котором их теперь стало трое — Вуд, его телохранитель и пожилая дама с вуалью. Постоянного шофера лимузина не было за баранкой, его функцию исполнял Вуд.

Меланхоличный человек в комбинезоне тянулся за ними в хвосте до самой городской черты, выжимая из своей менее мощной, чем преследуемая, машины последние силы.

Потом он, прекратив погоню, поднял трубку радиотелефона, вмонтированного в основание сиденья, и вызвал семьдесят третьего.

— Автосвязь восемь докладывает, — сказал он, — корреспондент в большом черном автомобиле вместе со старшей секретаршей консула и своим слугой на высокой скорости удаляется в саванну по шоссе номер один.