Игорь Коваленко - Жара в Аномо

Что мог сейчас ответить Борис Корин, их опора и совесть? Он молча провел ладонью по своему почерневшему от солнца лицу, ставшему от горячего дыхания чужеземной пустыни почти таким же темнокожим, как и у людей, ради которых он был здесь, выдернул из-за ремня рабочие рукавицы и твердо зашагал к скважине. Ребята двинулись за ним.

— Вы можете уехать с нами, — сказал Даги Нгоро, обращаясь к Джой.

— Я прошу… я останусь с ними, — сказала она, — дело Банго еще не закончено.

Спустя несколько минут, рыча и вздымая снопы песка и пыли, "джип" увозил полицейских, торопясь поскорее выбраться на твердь трассы.

— Чертовщина какая-то, — сквозь зубы процедил Даги Нгоро, — такое чувство, будто мы сделали глупость, будто все произошло из-за того, что мы затеяли эту погоню. Представьте, даже не знаю, сумею ли объяснить окружному этот ужасный спектакль.

Вертолет, должно быть, уже опустился в нефтяном лагере, доставив туда государственную комиссию, и она, вероятно, выслушивала новости, омрачившие радость успешного бурения, когда полицейская машина выбралась наконец из песков.

Самбонанга наклонился к Ойбору и шепнул:

— Все думаю, вы хотели, чтобы все они увиделись?

Сержант молча кивнул и оттолкнул юношу плечом.

Он был какой-то окаменевший, сержант Киматаре Ойбор, глаза налились свинцовой тяжестью, губы сжались, а руки, вцепившиеся в скобу перед сиденьем, напряглись.

Там, где грунтовая дорога переходила в асфальтированное шоссе, Даги Нгоро прибавил скорость и сразу почувствовал свою стихию, откинулся на спинку сиденья, сняв шлем, перестал чертыхаться.

— Да, не все получилось… — сказал Ойбор.

Машина летела как бешеная, загребая под себя колесами километр за километром. Кое-где показывались первые островки зелени, пустыня сменялась саванной, глухой и безлюдной.

В своем начале шоссе дважды разветвлялось. Метров за триста до второй развилки Самбонанга, взглянув на сержанта, внезапно вскрикнул:

— Меня укачало! Остановитесь!

Капитан Даги Нгоро сбросил газ, остановил машину и удивленно обернулся. Самбонанга мгновенно нанес ему сильный удар по голове рукоятью револьвера. Нгоро обмяк и завалился на бок.

Крытый полицейский грузовик подъехал к аэропорту, из него высадился отряд оцепления. Незадолго до этого несколько человек были оставлены на железнодорожном вокзале и автостанции.

Заблаговременно были блокированы и все прочие выезды из столицы.

Даже в пригородных районах типа Шарбатли находились усиленные патрули, поскольку, как показывало прошлое, нередко преступники на первых порах пытались найти укрытие в головоломных лабиринтах трущоб.

Грузовик опустел, и шофер согласно инструкции повел его в центр, к одной из самых известных всем водителям бензоколонок, у которой с некоторых времен обосновался престарелый башмачник.

Раскладной стульчик башмачника был на месте, вывеска, ящик-стол, инструменты и горка рваной обуви тоже, сам же старичок в стороне, привязавшись к владельцу заправляющегося автомобиля, рассуждал о том, что только осел может обременить легковую машину таким прицепом.

Аполлон-заправщик хохотал во все горло, получая какое-то странное удовольствие от занудливых проповедей башмачника перед автовладельцами.

Водитель полицейского грузовика крикнул:

— Алло, отец! Давай-ка грузить твою фабрику! Велено доставить тебя обратно на площадь!

Башмачник оставил в покое владельца легковушки с прицепом и засеменил к грузовику.

— Чего разорался? — строго просипел он.

— Давай не задерживай, — сказал полицейский, — где твое барахло? Я помогу. Кончилась служба, возвращайся к своей старухе.

— Вот еще! Никуда отсюда не уйду, мне здесь хорошо. А что, бандитов уже поймали?

Водитель грузовика сплюнул, махнул рукой и укатил восвояси. Башмачник тоже сплюнул и махнул рукой, затем не спеша подался к заправщику, который уже подпирал спиной свою будку, кончив дело, и сказал:

— Видал? Хотели нас разлучить. Полиция. Я его быстро спровадил.

— Чего это они? — спросил парень.

— Ты умеешь хранить тайны?

— Конечно! — возмутился заправщик, который и понятия не имел, что такое держать язык за зубами.

— Тогда я, так и быть, расскажу тебе кое-что.

— Слушай, — сказал старый служака Киматаре Ойбор, — слушай, собака, раз настаиваешь. Будем считать, исполню твое последнее желание. Я тебе все доложу, как приговор. И про Нордтона вместе с твоей Магдой-Луизой, и про Эла Броуди, и про Мариба — Соважа, и про всю вашу банду, и про ночь на площади.

— Я слушаю, — с трудом шевеля губами, заговорил Даги Нгоро, — и жду, когда вы оба опомнитесь, безумцы. На кого подняли руку!

— На убийцу! На подлую собаку! Не нравится? Но ведь это не я, а твои заморские хозяева дали тебе собачью кличку — Рык. Черный Рык, продажная шкура!

— Не желаю слушать бред обезумевших бунтовщиков.

Сдерживая ярость, Киматаре Ойбор, бросив на притихшего Самбонангу подбадривающий взгляд, вновь произнес, обращаясь к поверженному врагу:

— Нет, ты выслушай, Нгоро, это приговор!

— Не надо, — прохрипел Нгоро. — Чего вы хотите? Приму любое предложение в обмен на жизнь. Пойду на все ради жизни.

Сержант Ойбор, откинувшись на спинку сиденья "джипа", упирался ногами в прижатые к лобовому стеклу плечи разоблаченного преступника.

Автомат был направлен в тяжело дышащую грудь Нгоро, на сером и вспухшем после оглушительного удара лице которого отражались и страх, и отчаяние, и злоба, и ненависть, и мольба.

Самбонанга встревоженно смотрел на сержанта, на то, как напряглись до белизны его руки, сжимавшие автомат, как налились его глаза каким-то страшным, пугающим смыслом.

Никогда еще не видел молодой полицейский своего учителя в таком состоянии.

Ойбор сказал:

— Я старый человек, да, можно считать, старый, если не всей обоймой лет, положенных человеческой жизни, то здоровьем, полусотней серьезных ран за сорок два года службы между ножом и пистолетом таких подонков, как ты, Рык Нгоро.

— Послушайте, сержант, не валяйте дурака, — хрипел Нгоро, — у меня столько денег, что вам и этому молокососу хватит на…

— Молчи, собака, когда человек говорит! Не перебивай! Так вот, я отдал всю жизнь охране людей, и мне дороги надежда и вера свободных людей моей родины в новую жизнь, несравнимо лучшую, чем та, которая досталась уходящему поколению. Моему поколению. Я их люблю, людей моей свободной родины, и не могу допустить, чтобы их враг, убийца лишнюю минуту дышал тем же воздухом, что и они. Ты недостоин жизни.

Самбонанга настороженно встрепенулся:

— Гражданин сержант, я вас прошу… что вы задумали? Нужно ехать, гражданин сержант.