Миклош Сабо - Команда Альфа

Мое же упорство принесло более «сладкие плоды». Меня вертолетом доставили до Педро, откуда я самостоятельно должен был пуститься в обратный путь по оккупированной «врагом» территории.

Я возвращался уже другим человеком. Горе было бы тому «эм пи», который попался бы мне на пути!

В «плен» меня взять им больше не удалось!

Охрана авиационной базы Биен-Хоа немало удивилась бы, заглянув за занавески на окнах машины генерала Маккара. На комфортабельных сиденьях расположились молодые люди в штатском. Их было трое. Ничто, ровным счетом ничто, не выдавало в этих господах военных, да и возраст их не подходил для такой великой чести, чтобы генерал самолично послал за ними свою машину.

Однако часовые не видели, кто сидит развалившись за занавесками. К тому же для них достаточно было видеть машину и адъютанта рядом с шофером, чтобы ворота как по волшебству настежь раскрылись и раздалась команда: «Смирно!»

Приветствовали меня, Андраша и Джона Фирна, американца, с которым я познакомился еще в Форт-Брагге. Так он представился тогда, а как звали его на самом деле — один черт знает. Был он в звании лейтенанта и служил в учебном центре спецвойск. Он был назначен командиром нашей группы, направленной в Южный Вьетнам.

К этому времени я был уже сержантом первого класса. Хотя в южноамериканском военно-полицейском лагере меня измотали до полусмерти, обратный путь я преодолел и сдал выпускной экзамен. Наше «покушение» на генерала прославило нас и принесло свои плоды: меня и Сэма повысили. Великан, которого я в последний раз видел в смоляной бочке, вскоре успокоился. Оклад сержанта, трехнедельный отпуск, виски и женщины явились бальзамом для его больной души. Меня же и воспроизведение в сержанты не заставило забыть пережитое. Но размышлять об этом не было времени.

Отпуск свой я провел в кругу семьи. Мать обняла меня, поцеловала, ну и, конечно, прослезилась. Как ни удивительно, но она за все три недели ни разу не спросила у меня о проведенных вне дома месяцах. Только изредка — я это заметил — тайком изучала мое лицо. Что она искала на нем? Следы страданий, выражение жестокости, а может, старалась уловить признаки человечности? В то время газеты стали пописывать о нас. Заметки не ускользнули от внимания американцев. Но разве можно проникнуть в недра материнских мыслей? Я делал вид, будто ничего не замечаю, но чувствовал, что мать читает по моему лицу, как по открытой книге, о моей жизни и жалеет меня за мою участь.

Что до отца, то он держался совсем иначе. Он вдохновенно прижимал меня к груди, с пафосом говорил о нашей роли в защите свободного мира. В словах его сквозила гордость мной. Ему и в голову не приходило, что в глубине души я питаю отвращение к своему ремеслу. Скажи я ему об этом — он бы расстроился и осудил меня.

Братья обрадовались моему приезду, но пропасть между нами заметно расширилась. Они поздравили меня с достигнутыми успехами, с тем, что я их догнал на стезе науки. Но их мир — это было одно, а мой — другое.

Я очень любил и люблю своих близких и все же почувствовал чуть ли не облегчение, когда три недели истекли и подошло время отправляться назад, в часть.

Ну да что говорить! Все это ушло уже в область предания! Настоящее — Южный Вьетнам и Биен-Хоа. А будущее? А будущее кратко изложил нашей семерке необыкновенно энергичный, кстати тоже в штатском, генерал Маккар.

Наша команда будет состоять из семи человек — пока нас трое, остальных адъютант доставит позднее.

Итак, на лейтенанта Фирна было возложено командование, меня назначили его помощником. Задание было строго секретное и чрезвычайной важности с точки зрения американской позиции на Дальнем Востоке. Это все, что мы знали, явившись к генералу.

— Вам было дано две недели для ознакомления с Южным Вьетнамом. Теперь вы уже имеете ясное представление о политической обстановке в стране. Вы могли убедиться, что население со все более возрастающей неприязнью относится к режиму президента Дьема. Как вам известно, мы сделали попытку сменить ненавистный народу режим. Но эта попытка чуть не кончилась худо. Мы вынуждены были срочно прекратить действия, чтобы не вспыхнуло народное восстание. У нас не остается иной возможности, как поддерживать президента Дьема и громить партизан!

На стене висела огромная, в несколько квадратных метров, карта страны. Подойдя к ней, Маккар продолжал:

— Повстанцы именуют себя вьетконгцами. Они невидимы, хотя представляют собой настоящую армию. Они появляются в самое неожиданное время и в самых неожиданных местах. Уничтожат какую-нибудь южновьетнамскую воинскую часть или гарнизон и снова исчезают в джунглях. Попробуйте поймать их! В настоящее время наша цель — уничтожить их гнездовья: мы сжигаем все те места, где происходило какое-нибудь партизанское выступление. Население способствует этим скотам, и мы должны отбить у него охоту к этому покровительству!

Он со злобой потряс кулаком, точно перед ним была голова какого-нибудь вьетнамского крестьянина. Губы у него сжались, вытянувшись в узкую полоску.

— Вам надлежит, — говорил он жестко, — выполнять огромной важности, двойное задание. Во-первых, вы должны узнать джунгли и туземцев и создать ячейки и тылу вьетконга. Во-вторых, где-то в джунглях, в районе Далата скрывается один из партизанских отрядов. Порой партизаны добираются до столицы и держат под угрозой ведущую на север военную дорогу… Так вот, выследите их и уничтожьте!

Он умолк и испытующе глядел на нас.

— И еще — чуть было не забыл — помните, в случае вашего успеха мы сможем забросить во Вьетнам еще несколько отрядов спецвойск.

По ночному небу плыло четыре бомбардировщика по направлению к Ме-Туоту. Было более целесообразным высадить нас именно тут, а не около самого гнездовья партизан.

— А то как бы не почуяла птичка кошку да не упорхнула! — пояснил подполковник, ответственный за нашу операцию.

На борту пятой машины, следовавшей за бомбардировщиками, везли нас — группу «партизан», направляемых на операцию под названием «Могучий баньян».

Брезжил рассвет, когда мы приблизились к цели нашего путешествия. Сквозь облака уже пробилась первая розоватая полоска.

— Самое подходящее время! — заметил подполковник, лично провожавший нас, чтобы убедиться в нашем благополучном приземлении. — В эту пору сон самый глубокий. Через час крестьяне уже покинут свои жилища и отправятся на рисовые поля.

— Прибыли! — крикнул нам пилот. — Теперь смотрите! Ох и зрелище будет!

Мы летели над долиной. Уже легко можно было разглядеть рисовые поля, графленные оросительными каналами на отдельные участки, убогие домишки, ютившиеся у подножия гор среди редких пальм.