Миклош Сабо - Команда Альфа

Девушки взяли из своих корзинок по пучку рассады. Когда они засучили брюки и показались их изящные ноги, я не утерпел и глотнул. Я почувствовал себя так же, как в лагере пыток «эм пи»: пища была передо мной, а голод утолить было нельзя.

— Отступать! — скомандовал Джон.

Мы отошли в гущу папоротников и саблевидных трав.

Лишь только мы продвинулись на несколько шагов, как Рикардо разразился проклятиями.

— В чем дело? — обернулся я.

Можно было и не спрашивать. Я увидел, как к его руке присосались две лесные пиявки. И третья, в тот момент когда я подошел, шлепнулась туда же.

— У-у, паршивка! — пробормотал сквозь зубы кубинец, смахнув ее. — А ты сними с меня этих двух, пока во мне осталась хоть капля крови!

Пока я отрывал насосавшихся уже четырехсантиметровых кровопийц от его руки, к нам подскочил Джон.

— Я вас всех предупреждал: застегивайтесь как следует. Рикардо, я не потерплю нарушений дисциплины! Так и знай! Не потерплю! Еще один такой случай… — он сделал небольшую паузу и в упор посмотрел на кубинца, — и марш домой! Не бывать тебе в Сайгоне!

Я ни на минуту не сомневался, что свое слово он сдержит.

Мы продвигались параллельно долине. Только далеко за полдень один-единственный раз мы увидели в лесу крестьян. Вышли они откуда-то из дебрей и направились к деревне, туда же, куда держали путь и мы.

Разумеется, нам меньше всего хотелось встретиться с ними, поэтому мы скрылись за листьями пальмы латании — каждый такой лист мог бы вполне служить зонтом — и переждали, пока крестьяне скроются из виду.

Было бы нелепо разводить огонь так близко от населенного пункта, даже если бы нам попалась первоклассная дичь. А в сыром виде мы ее есть все равно не станем, лучше с голоду пропадем. У нас еще оставались мясные консервы, пришлось есть их холодными, но все равно мы прикончили свои запасы с большим удовольствием.

— Ничего, в деревне у нас будет друг! — подбадривающе сказал Джон.

Он впервые сказал об этом, и все мы с удивлением посмотрели на него.

— Поди-ка сюда! — отозвал он меня в сторону.

— Ты это всерьез? — спросил я, присев рядом с ним на ствол старого рухнувшего дерева. Я полагал, что, будучи его помощником, присутствовал на всех без исключения совещаниях и инструктажах, поэтому слова Джона несколько меня озадачили.

— Да, всерьез! Но до настоящего момента об этом знал один только я. Собственно, «друг» — это условно. Как мы назовем его, будет полностью зависеть от нас, от нашей ловкости. Точнее, от твоей! Тебе придется вести переговоры!

— Слушаюсь! — ответил я, тотчас же уловив ход его мыслей: данное задание может выполнить только сам командир или же его помощник. А раз так, зачем командиру рисковать?

— Его зовут Фам Кан Тан. Это самый богатый здесь крестьянин. Партизаны его терпят потому, что он не требует у них назад ни одной пяди земли, больше того, он регулярно вносит им дань.

— Но ведь… — начал я недоуменно.

— Фам Кан Тан. Я повторяю его имя для того, чтобы ты заучил его, голова садовая! У него и теперь еще — будь покоен! — добра столько, сколько и у полдеревни не соберешь. А если он удерет?.. Уж не думаешь ли ты, что Дьем и его компания возместят ему убытки?

Судя по доносам, он ненавидит вьетконгцев. Значит, он кровно заинтересован, чтобы в районе восстановился прежний порядок.

Когда стемнело, я в сопровождении Андраша отправился в деревню. Я выбрал себе в телохранители именно Андраша. После нападения пиявок Рикардо жаловался на боль в руке. Алекса, как я заметил, Джону не хотелось отпускать от себя. К немцам же я относился неприязненно. Впрочем, против Курта я ничего не имел, но Хорст, как я уже говорил, вызвал во мне отвращение.

Деревня оказалась довольно бедной. Преимущественно крытые пальмовой листвой бамбуковые хижины будто потягивались на своих ногах-сваях. Я увидел лишь одно глинобитное строение; нетрудно было догадаться, что оно принадлежало Фам Кан Тану.

Мы приближались к деревне с наветренной стороны и поэтому натерли тело особыми душистыми травами, чтобы собаки не почуяли запах человека и не подняли лая.

Этот метод оправдал себя. Мы беспрепятственно дошли до глинобитного дома. Андраш, следовавший до сих пор за мной шагах в двадцати, теперь догнал меня.

— Я лягу под плетнем, — шепнул он мне.

— Гоже придумал! А если тебя ужалит какая-нибудь очковая змея? Что тогда? Полезай-ка лучше на дерево! Оттуда тебе будет видно меня, и ты будешь в безопасности!

— Ладно!

Я подождал, пока он исчезнет в листве.

Передо мной было несколько окон: узнать бы, за каким из них хозяин? Но как? Я взял горсть мелких камешков и стал по одному бросать их в первое окно. Я бросил уже шестой камешек, все они тихо, но достаточно явственно касались стекла (стекло тоже свидетельствовало о состоятельности и барских замашках владельца), а в доме по-прежнему было темно и тихо.

«Что могло случиться? Может, их убили партизаны?»

Темнота и неизвестность вызывают множество предположений и опасений. Я уже стал беспокоиться за господина Фама и его семью, за самого себя, да и за Андраша тоже.

«Не иначе, как их ухлопали! — думал я. — Может, партизаны и сейчас притаились где-нибудь здесь, в глубине сада! Но в таком случае почему они до сих пор не напали на нас?»

Меня тревожила эта тишина. Наконец я решился. Будь что будет — проберусь в дом.

Я еще крепче сжал автомат, держа его наперевес, чтобы быть готовым ко всему. Еще при отправке я твердо решил в плен не попадать. Бороться до последнего заряда. Последний заряд я предназначал для себя. А если и для этого не останется времени, то… я взглянул на свой безымянный палец, где, почти скрывшись в оправе, крошечный кристаллик отражал огни звезд.

Секунда — и меня не станет!

Напрасно старался я смочить языком пересохшее нёбо, оно сохло еще больше.

«Ты волнуешься как никогда! — сказал я себе укоризненно. — Ну и что ж, ведь это уже не игрушки!»

К длинному крыльцу, тянувшемуся вдоль фасада, вело несколько ступенек. Я подымался по ним очень осторожно, чтобы они не скрипнули.

«Как хорошо, что в Форт-Брагге меня и этому искусству научили!» — И я добрым словом вспомнил своих преподавателей.

Дверь была примитивная, но массивная.

Я был уверен, что проникнуть в дом можно только через какое-нибудь окно. Могло ли мне прийти в голову, что господин Фам не запер свою дверь на ночь и не заложил ее вдобавок железной щеколдой? Я чисто инстинктивно, по привычке горожанина, нажал на ручку.

Вы не представляете себе, как я растерялся, когда дверь передо мной отворилась и темный дом разверз свое невидимое нутро. Я ничего не видел, но чувствовал, что напротив меня стоит человек.

«Партизан!» — мелькнуло у меня в голове. Одновременно — так бывает, когда по радиоприемнику попутно с основной передачей слышишь на ближних волнах передачи других станций, — моя мысль сопровождалась иными предположениями.