Марк Твен - Выдержал, или Попривык и вынес

Мы простояли два дня недалеко отъ «Пруда Гумбольдта»; пробовали пить алкалической воды этого пруда, но она была невозможна, это все равно, что пить щелокъ и не слабый, а крѣпкій, она оставляла горькій, противный вкусъ во рту и какое-то очень непріятное чувство жженія въ желудкѣ. Мы положили патоки въ воду, но это мало помогло, прибавили одинъ пикуль, однако, вкусъ щелока всетаки преобладалъ; вода эта положительно не годилась для питья. Кофе, сдѣланный изъ этой воды, былъ самая сквернѣйшая смѣсь, кѣмъ-либо когда сочиненная. Она, право, была противнѣе, чѣмъ сама вода. Мистеръ Баллу, какъ архитекторъ и строитель этого пойла, чувствовалъ нѣкоторую неловкость и не могъ ни поддержать, ни защитить его, выпилъ полчашки маленькими глотками, прибѣгая къ разнымъ хитростямъ, чтобы слегка похвалить это пойло, но кончилъ тѣмъ, что вылилъ остатки на земь и откровенно сказалъ, «что оно чрезвычайно технически для него». Вскорѣ мы нашли ручей свѣжей воды и воспользовались имъ съ наслажденіемъ, а затѣмъ легли спать.

Отъѣхавъ нѣсколько отъ пруда, мы направились вдоль Гумбольдтовой рѣки. Люди, привыкшіе къ необъятной широкой Миссиссипи, называютъ «рѣкою» только тотъ источникъ, который включаетъ въ себѣ большое количество воды, поэтому такіе люди разочаровываются при видѣ береговъ Гумбольдта или Карсона и находятъ, что рѣки въ Невадѣ просто рѣченки, подобныя каналу Эріо, только-что каналъ вдвое длиннѣе и въ четыре раза глубже. Одно изъ самыхъ веселыхъ и укрѣпляющихъ занятій — это, разбѣжавшись, прыгать нѣсколько разъ черезъ рѣку Гумбольдтъ и потомъ, уставши, выпить ее до дна.

На пятнадцатый день, сдѣлавъ двѣсти миль въ сухую и снѣжную мятель, дошли мы, наконецъ, до Юніонвиль, мѣстечко въ области Гумбольдта. Юніонвиль состоитъ изъ одиннадцати хижинъ. Шесть изъ нихъ тянутся по одной сторонѣ, вдоль Камышевыхъ долинъ, остальныя же пять стоятъ напротивъ ихъ, за домами съ обѣихъ сторонъ возвышаются мрачныя стѣны горъ, которыя высоко поднимаются въ облака, такъ что селеніе кажется лежащимъ въ глубокой пропасти. Уже давно дневной свѣтъ освѣщалъ окрестности, а въ Юніонвилѣ все еще царствовалъ мракъ.

Мы построили себѣ маленькую, простую хижину на одной сторонѣ пропасти и покрыли ее парусиною, оставивъ наверху отверстіе для дыму, но въ него каждую ночь проваливалась скотина, ломая наши вещи и прерывая нашъ сонъ. Было очень холодно, а дровъ было мало, индѣйцы приносили на спинѣ за нѣсколько миль хворосту и прутья, и когда мы могли перехватить нагруженнаго индѣйца — хорошо, а когда намъ не удавалось (что большею частью и случалось), то дрогли отъ холода.

Я безъ стыда сознаюсь, что ожидалъ видѣть массу серебра, валяющагося повсюду на землѣ, и думалъ видѣть, какъ оно блеститъ на солнцѣ по вершинамъ горъ, но никому не открывалъ моихъ предположеній, такъ какъ внутренній голосъ говорилъ, что, можетъ быть, я ошибаюсь и преувеличиваю и если буду высказывать мои надежды, то надо мною, пожалуй, будутъ и смѣяться. Всетаки я былъ чрезвычайно доволенъ, что черезъ день или два, самое большее черезъ недѣлю или двѣ буду собирать серебро и въ такомъ количествѣ, что, навѣрное, навсегда обезпечу себя. Въ виду этого я предался мечтамъ и составлялъ планъ, какъ лучше и полезнѣе будетъ тратить эти деньги. При первомъ удобномъ случаѣ я вышелъ изъ хижины, какъ бы безъ особенной цѣли, такъ, для прогулки, но однимъ глазомъ наблюдалъ за товарищами, и какъ только мнѣ казалось, что они на меня смотрятъ, я умѣрялъ свой шагъ, любуясь небомъ, но какъ только замѣтилъ, что они про меня забыли, я далъ тягу, какъ воришка, и не останавливался, пока не исчезъ окончательно изъ виду. Тутъ я началъ свои поиски, все время волнуясь лихорадочно, полный ожиданія, почти увѣренности. Я ползалъ по землѣ, разсматривалъ каждый маленькій камушекъ, сдувалъ съ него пыль, обтиралъ его о свое платье, потомъ опять тщательно разглядывалъ со страхомъ и надеждою. Вдругъ я нашелъ свѣтящійся осколокъ, мое сердце ёкнуло, я спрятался за глыбу и началъ его тереть и разсматривать съ нервнымъ возбужденіемъ й восторгомъ, который не могъ быть сильнѣе, если бы я даже дѣйствительно зналъ, что у меня въ рукахъ кусочекъ серебра. Чѣмъ болѣе я разсматривалъ осколокъ, тѣмъ болѣе убѣждался, что стою у дверей богатства. Я замѣтилъ мѣстность и взялъ съ собой образчикъ. Но, продолжая подниматься и спускаться по неровному склону горы, я все еще искалъ, все съ возрастающимъ интересомъ, радуясь, что пріѣхалъ на Гумбольдтъ и пріѣхалъ во-время. Во всю свою жизнь я не былъ никогда еще въ такомъ восторженномъ состояніи — оно граничило съ бредомъ. Немного погодя на днѣ мелкаго ручья я нашелъ слой блестящаго желтаго осадка, и сердце мое замерло! Золотая жила, а я, въ своей простотѣ, хотѣлъ довольствоваться простымъ серебромъ! Л чувствовалъ такое нервное возбужденіе, что мнѣ показалось, что я лишаюсь разсудка; вдругъ меня взялъ страхъ, что, можетъ быть, за мною слѣдятъ и откроютъ мой секретъ; движимый этою мыслью, я сдѣлалъ обходъ и поднялся на холмикъ для рекогносцировки. Тишина. Никого вокругъ. Тогда я вернулся къ своей рудѣ, ввутренно подбодряя себя на случай возможнаго разочарованія; но мой страхъ былъ напрасенъ, блестящій осадокъ былъ на мѣстѣ, я присѣлъ къ ручейку и началъ вылавливать золото и въ продолженіе цѣлаго часа безъ устали работалъ въ извилинахъ ручья и обшарилъ все русло. Наконецъ заходящее солдце заставило меня бросить поиски и я вернулся домой, нагруженный богатствомъ. Дорогой я невольно улыбался при воспоминаніи о моемъ восторгѣ надъ кусочкомъ серебра, когда подъ носомъ у меня былъ болѣе благородный металлъ, и этотъ первый найденный кусочекъ такъ упалъ въ моихъ глазахъ, что я нѣсколько разъ порывался его бросить.

Товарищи мои, какъ всегда, были голодны, я же не могъ ни ѣсть, на пить и не въ состояніи былъ принимать участія въ разговорѣ, такъ какъ все еще находился въ мечтательномъ состояніи и былъ далекъ отъ дѣйствительности. Ихъ болтовня прерывала теченіе моихъ мыслей и надоѣдала мнѣ. Я съ презрѣніемъ слушалъ ихъ банальный и пошлый разговоръ, но понемногу успокоился и сталъ интересоваться имъ; мнѣ казалось забавнымъ слушать, какъ они распредѣляли свои маленькія экономіи, какъ они вздыхали о возможныхъ лишеніяхъ и бѣдствіяхъ, когда вблизи хижины находилась золотая руда, наша собственная и которую я могъ указать имъ въ каждую данную минуту. Мнѣ стало смѣшно, и я едва удерживался отъ порыва откровенности; мнѣ хотѣлось имъ открыть всю правду, но я удержался. Я далъ себѣ слово передать имъ эту отрадную новость спокойно, быть невозмутимымъ, какъ лѣтнее утро, и только наблюдать за выраженіемъ ихъ лицъ. Я спросилъ:

— Гдѣ вы всѣ были?

— На изысканіи.