Михаил Федоров - Искатель. 2014. Выпуск №4

— Знаю, знаю. Комлев, что ли?

— Он самый.

В узенькой, как предбанник, комнатенке сели почти рядом. В стене направо было зарешеченное окно и дверь, видимо, прямо на улицу.

— Значит, в мои замы… — Фуфаев откинулся в кресле, положил свободную от папиросы руку на стол. — Дымишь?

— Бросил, — ответил Комлев, оглядывая до предела закуренный кабинет, где замертво падали мухи и где по народному присловию уже вполне можно было бы повесить топор.

— Ну, а я страдаю. Попробуй тут не закури… Значит, ко мне. Когда-то я тоже комсомольцем был. Выбыл по возрасту. Службу начинал с низов, с милиционеров. А ты… Ну, назначен, так назначен. Догадываюсь, что ты к нам без желания. Приказали, что ли?

— Вы же сами не от большой радости курите…

— Да… Сколько я высмолил, иной алкаш столько сивухи не вылакал…

Вдруг улыбка как бы стекла с лица Фуфаева, и он, пристально глядя в глаза Комлеву, медленно и тщательно раздавил окурок в пепельнице.

— А ты знаешь, место-то твое меченое…

— Да уж само собой… — сказал Афанасий, чувствуя явную неприязнь к хозяину кабинета.

На лицо Фуфаева обратно вползла гаденькая улыбочка:

— Сказать честно, ни за что б сюда не пошел. Самое паскудное место. Когда мента отовсюду выгонят, он в рыгаловке и оказывается. Чего глаза вытаращил! Неужели ничего получше не нашлось?

Комлев скрипнул зубами, но, увидев в глазах собеседника почти плотоядное желание ссоры, сдержался и демонстративно отвернул голову в сторону.

— Я в первое время, как стал начальником, — продолжал Фуфаев, — тоже хотел с пьянкой побороться. На меня как окрысились! Что доказывал? Ведь бандюга, он себя без бутылки не проявляет. А коли так, то вся милицейская служба должна нам помогать. Но у них свои дела. А мы так — никудышная и заштатная державка.

«Ну и попал я!» — подумал Комлев, с тоской вспоминая такие близкие ему мраморные коридоры и лакированную мебель.

Фуфаев явно взбодрился и теперь чувствовал себя на своем коньке:

— Ну и черт с ними! У меня тут придраться не к чему. Комар носа не подточит. Я ведь когда пришел, мы этого быдла тысячи две в год в чувства приводили. А сейчас их в три раза больше проходит. Кто бы такое осилил? Только Никодим Никодимыч и смог. Ну, ладно…

Встал, покровительственно похлопал Комлева по плечу.

— Кабинет твой рядом, — показал на облупленную внутреннюю дверцу. — Лучшего предложить не могу. Самому тесно. Вот тебе ключ от сейфа: там указы, приказы, документы. Как вдоволь начитаешься, приступай к делу.

— Конечно, я ознакомлюсь, — заверил Комлев и вышел, успев заметить странное смятение в глазах Фуфаева.

Оглядывая свою новую служебку, удивился, что здесь тоже (сразу не приметил) был выход рядом с окном, смотрящим на улицу. Зачем?

Едва солнечные лучи мягко прошлись по растопыренным венчикам тополевых крон, Комлев появился в вытрезвителе. Крячко доложил:

— Звонил Дым Дымыч. Он заболел.

— Кто, кто?

— Ну, Фуфаев.

У Комлева дернулась бровь. Бросив через плечо «ладно», прошел к себе. Не успел снять плащ (он ходил по-гражданке, представление на присвоение офицерского звания должны были только направить), как в дверь со стороны улицы осторожно постучали. Подошел к окну и увидел бородача с блестящей, полиэтиленовой сумкой. Открыл форточку и спросил:

— В чем дело?

Бородач недоумевающе глянул на него и быстро скрылся за углом.

«Кто такой?» — подумал Комлев. — Почему не через дежурку».

Открыл сейф, разложил приказы на столе, стал читать:

«… доставка в вытрезвитель осуществляется нарядами милиции…»,

«… вытрезвлению подлежат лица в средней степени опьянения…», «… степень опьянения определяется фельдшером…», «… дежурный следит за соблюдением клиентами в вытрезвителе правил поведения…», «… в крайних случаях к нарушителям порядка в вытрезвителе может быть применен смирительный стул…»

— Больше не могу, — он, чуть ли ни с ненавистью, толкнул бумаги по столу.

Несколько из них упало на пол.

Услышал неуверенные шаги в коридоре. За дверным косяком вновь увидел бородача с сумкой. Тот сутулился в темном заляпанном белой краской плащике. По виду ему не дашь и сорока, но глубоко врезавшиеся в лоб морщины старили, а красные пятна на лице тоже о многом говорили.

— Разрешите?

— Да, да, пожалуйста.

— Вы очень вежливый человек. Интуиция меня не подводит? К такому приятно и обратиться, — сказал бородач, садясь на стул и прижимая к груди сумку бережно, почти как ребенка.

— Я слушаю вас, гражданин.

Мужчина, улыбаясь, разглядывал Комлева:

— Мне сказали, что вы тут решаете. А Василия Прохоровича попросили, что ли? Это за что же?

— Не знаю, — сухо отрезал Комлев.

— Надо же, как дурное затягивает у нас людей. Сегодня хороший, а завтра не заметишь, как согрешишь.

— Что вам нужно? Я смотрю, вы здесь ходок особый.

— Да нет, какие дела! Портрет просил он нарисовать. Я художник.

Достал из сумки несколько листов разноформатного картона, на которых были изображены пестрые пейзажики, и стал прикладывать к голой стене.

— Смотрите-ка, как преображается казенная обстановка. Прямо дышать легче. Да, красота спасет мир! Не интересуетесь живописью?

— Да нет, — замялся Комлев.

— Я оформителем работаю на соседнем заводе, — показал большим пальцем назад. — А это так, в свободное время, для души. Кстати, могу ваше заведение украсить. Так сказать, в идейно-воспитательном духе.

— …

— Да нет, не беспокойтесь, я бесплатно!

— Какой же вам интерес?

— Вам доверительно могу сказать. Вчера ваши хлопцы опять по ошибке привезли меня. А я ведь всего одной бутылочкой красненького побаловался. Для вдохновения. И как человек творческий, чуть ослаб. Как считаете, с завода не попрут? Да, главное, и не в этом даже. Тут очередь на жилье подходит. А бумажечка с красной полосой придет, и им начхать, что у меня трое детей… А мены жена уже ночевать в коммуналку не пускает. Представляете, чем это все обернуться может?

— Да вы же, видать, не в первый раз. Может, на вас тут целое досье заведено?

— Что вы! Там ни одной зацепочки!

— Если бы так…

— А до вас Василий Прохорович сидел. Так тот в живописи разбирался. Эстетический человек был.

— Возможно. Скажу честно. Я действительно к вашему творчеству отношусь спокойно. А что касается других художеств, то замазывать их не могу. Попробуйте к начальнику с этим. Но он сейчас болен.

— А, может, чуть придержите бумажечку-то? На следующей неделе у нас должно состояться распределение квартир в новом доме.

— Да, это серьезно. Но вы бы, товарищ художник, лучше думали бы об этом, когда за бутылку брались. А, может, вам лечиться надо? Одно сейчас посоветую: пора завязывать с выпивками.