Луи Буссенар - Монмартрская сирота

Но несчастная ничего не видела, ничего не слышала.

Ее лошадь неслась наугад во мраке, закусив удила.

Ее призывы, то пронзительные, то хриплые и глухие, прерывались ружейными выстрелами.

— Марсель!.. Мар… сель!.. Мальчик мой!.. Слышите вы меня?

Мрак беспредельной прерии оставался по-прежнему непроницаемым и безмолвным.

Усталые лошади, с покрытыми потом, взмыленными боками, стали спотыкаться.

Дэрош с тревогой вспоминал о страшном столбняке, который, очевидно, сковал их из-за бешеной скачки и действие которого начало уже проявляться.

Он боялся, и не без основания, этой болезни, возникающей вследствие чрезмерной усталости и поражающей даже самых выносливых животных.

Опасения его оказались не напрасны.

Лошадь мадам Дэрош запуталась в траве и рухнула бездыханная, с неподвижными, сведенными судорогой ногами.

Конь Дэроша, бывший не в лучшем состоянии, остановился и застыл, как будто превратился в гранит.

Парижанин соскочил с седла и нашел жену, которая без движения, почти не дыша, лежала на земле.

При виде любимой жены, своей подруги в борьбе, изгнании и всех несчастьях, лежавшей в агонии, при мысли о своем ребенке, которого так коварно у него отняли, несчастный заплакал.

Слабый, болезненный стон привел его в себя.

Его жена бредила.

Теперь, когда ее энергия была сломлена, бедная молодая мать, будучи не в силах двигаться, произносила имя ребенка душераздирающим шепотом людей, впавших в беспамятство:

— Марсель!.. Марсель!..

Вокруг них царил непроницаемый мрак: кругом была безмолвная пустыня.

Дэрош присел на корточки, положил голову жены на колени и нежными словами, с которыми мать обращается к своему больному ребенку, пытался ее успокоить.

Разбитый, уничтоженный, измученный, он страдал в течение долгих, мучительных часов, тех страшных часов, которые тянутся, как годы.

На рассвете он смог разглядеть свою жену и пришел в ужас, увидев, как она изменилась.

Не имея под руками даже стакана воды, он приложил к ее вискам влажную от росы траву и влил несколько капель этой влаги между ее воспаленных губ.

Так прошло еще два часа.

Топот быстро скачущих лошадей заставил Дэроша вздрогнуть. Жо, добрый, преданный негр, несся во весь опор с двумя запасными лошадьми. Как только занялась заря и можно стало различить следы, он бросился вдогонку за хозяевами, посадив в свое седло маленькую Элизу, которую не решался оставить одну.

Малютка проплакала всю ночь.

Она улыбнулась отцу, бросилась к нему на шею и осыпала горячими поцелуями.

Потом она спросила о матери и, увидев ее лежащей на земле, принялась кричать.

Мама, ее дорогая мама ничего ей не говорила, не видела и не узнавала ее.

Потом какая-то мысль промелькнула в ее маленькой головке, и малютка прошептала:

— Мама спит… правда? Скажи, папа!

— Да, моя милая, — сказал отец, тяжело вздыхая и сдерживая рыдания. — Да, она спит.

— Идемте, господин, — сказал Жо. — Имейте мужество. Марселя увели потихоньку, мы его после найдем. Добрая госпожа очень сильно больна. Мы повезем ее домой. Я привел сюда двух лошадей, чтобы отвезти вас.

Дэрош пожал руку доброму негру и сказал:

— Ты прав, мой друг. Да, делай, как знаешь. Ты видишь, я потерял голову… Думай за всех нас…

Павшие лошади лежали недвижимы, и их окоченелые трупы окружали уже тучи мошкары.

Жо снял с них седла и уздечки, быстро привязал их к тем лошадям, что «принес», и, когда все было готово, сел в седло, посадив впереди себя Элизу.

Дэрош посадил жену на лошадь, вскочил в седло позади нее и, прижав ее к груди, помчался домой.

Несчастная мать шептала бессвязные слова, делала безумные жесты, приводившие в трепет ее мужа, и смотрела вокруг невидящим взглядом. Она не приходила в себя.

Увы! Маленький Марсель, появление которого спасло бы ее, не возвращался.

Да, бедный ребенок был похищен двумя бандитами, которые увезли его далеко в глубь пустыни, меж тем как полумертвая мать, не переставая, шептала его имя.

Три ужасные недели продолжалось такое состояние, и все это время Дэрош не имел ни минуты покоя.

Вместе с Жо, самоотверженности которого не было предела, он старался вырвать ее у смерти, и наконец она была спасена.

На двадцатый день мадам Дэрош как будто очнулась от кошмара, посмотрела долгим взглядом на мужа и на Жо, который смеялся и плакал от избытка чувств, и вдруг вспомнила.

Из груди ее вырвался крик:

— Марсель!..

Дэрош грустно опустил голову, и она разразилась рыданиями.

Она плакала долго и безутешно, а затем тихо прошептала:

— Леон, мой друг… мой дорогой, дай мне мою дочь… мою Элизу…

Она была спасена.

В этот момент открылась дверь, и на пороге появилась высокая и гордая фигура индейца.

— Черный Орел! — воскликнул Дэрош. — О вождь! Горе обрушилось на твоего бледнолицего брата и на твою бледнолицую сестру, которые так любят тебя.

Краснокожий, не видя Марселя, своего маленького друга, решил, что ребенок умер.

Дэрош рассказал об ужасном горе, обрушившемся на их дом.

Индеец выслушал его и сказал:

— Десперадо украли ребенка. Команчи скальпируют сотню их.

— Не лучше ли было бы попытаться найти моего мальчика?

— Друг мой! Твои братья-краснокожие обыщут всю страну. Они сделают все, что возможно, чтобы осушить глаза моей сестры и залечить кровавую рану ее сердца.

Их поиски были долгими, терпеливыми и усердными, но, к несчастью, они оказались тщетными. Похитители ребенка, очевидно, покинули страну, так как никакая весть о них никогда не доходила до безутешных родителей.

олгие годы протекли в тишине и спокойствии.

Эти шестнадцать лет были бы вполне счастливыми, если бы они не были отравлены потерей маленького Марселя.

На ранчо Монмартр было полное изобилие. Стада увеличивались. Разбогатевшие поселенцы выстроили удобный, просторный дом. Множество пастухов пасли стада. Между ними было двенадцать ковбоев, взятых на службу по рекомендации управляющего, знавшего их очень хорошо.

Несмотря на горе, Дэрош почти не постарел. Постоянные разъезды по Равнине Вех, пребывание на чистом воздухе благотворно сказались на его организме, истощенном трудами и особенно луизианскими лихорадками.

Разбогатев, он остался по-прежнему простым, добрым и услужливым человеком.

Мадам Дэрош была безутешна: она ни на минуту не забывала пропавшего сына, говорила о нем каждый день, надеялась на его возвращение, перебирала его вещи, игрушки и ежедневно ставила на стол еще один прибор, ожидая, что он вот-вот появится и бросится к ней с криком:

— Мама!

В этой упорной, столько раз обманутой надежде было что-то мучительное и вместе с тем трогательное: скоро ее стали разделять и другие члены семьи.