Луи Буссенар - Монмартрская сирота

— Я очень рад вас видеть… Очень, очень рад…

Ивонна, девочка лет двенадцати, прелестная брюнетка, подставила ему для поцелуя лоб.

Жанна встретила его со страдальческой улыбкой на губах.

Мадам Порник усадила Жако рядом с Жанной, которая полулежала в кресле с печальным, устремленным в пространство взором.

Жако жалостливо смотрел на ее бескровные щеки, бледные губы и сказал своим грубым голосом, стараясь, видимо, смягчить его:

— Ну что, мадемуазель Жанна, вам все еще не лучше?

— Нет… Ничего… Я не больна… Но быть, как прежде, веселой я уже не могу.

— Ну вот! Такая молоденькая девушка, как вы, должна смеяться, петь, бегать, веселиться… Ваша жизнь ведь еще впереди!

Она устремила на него безжизненный взгляд, и две крупные слезы повисли на ее ресницах.

Девушка не произнесла ни одной жалобы, но ее вид надрывал душу. Она походила на плачущую статую, на статую отчаяния.

Всем стало тяжело и грустно, но Леоннек, на которого общее настроение, к счастью, не повлияло, очень кстати вскочил на колени к Жако и заставил его рассказывать про индейцев и про труппу «Буффало-Билль».

Мало-помалу дурное настроение исчезло, и все с интересом слушали рассказы Жако. Даже Жанна забыла на минуту свое горе, увлекшись картинами незнакомого ей мира.

Вдруг послышался легкий стук в дверь.

Г-жа Порник бросилась открывать.

Крик удивления, почти ужаса вырвался у Жако. Он побледнел и стал отступать, отступать… Наткнувшись на стену, он остановился и точно прирос к ней.

— Боже мой… Колибри… Я пропал…

Элиза и Колибри — это были они — обменялись приветствиями с г-жой Порник и дружески поцеловались с Жанной.

— Жако, мой добрый Жако! — воскликнула Элиза, заметив стоявшего как истукан канадца, наполовину скрытого занавеской. — Вы здесь! Как я рада вас видеть!

И с радостной улыбкой она протянула ему руку.

Канадец схватил ее своими огромными ручищами и от волнения не мог произнести ни слова.

Бледная, со сжатыми губами, Колибри устремила на него взгляд, сверкающий гневом.

Члены семьи Порник наблюдали эту нелепую сцену, ничего не понимая.

Наконец, к Жако вернулся дар речи, и он решился пролепетать:

— Мадемуазель… Мадемуазель Элиза… Скажите мне что-нибудь о ваших родителях… Здоровы ли они?

— Да, мой друг, благодарю вас… Они очень удивлены вашим отсутствием. Им хочется вас увидеть.

— А я… Мне тоже…

Жако покраснел до корней волос и что-то невнятно лепетал. Он чувствовал на себе грозный взгляд Колибри и страстно желал провалиться сквозь землю.

Бедняга испытывал адские муки и несколько раз порывался уйти, но г-жа Порник с таким искренним радушием просила его остаться, что он не мог ей отказать.

Колибри между тем решительно повернулась спиной к Жако и уселась между Жанной и Ивонной.

Индианка сразу переменилась; только что суровая и непреклонная, она стала ласковой и нежной.

— Моя Жанночка, бедная малютка, полно грустить и убиваться, — заговорила она своим гортанным голосом, обнимая несчастную девушку. — Помните, что вам нужно жить для вашей мамы, для Ивонны, для маленького братца, для меня и Элизы; ведь все мы так вас любим!

Жанна горячо пожала ей руку и ничего не ответила.

— Хотите вы чего-нибудь? — продолжала Колибри. — Скажите, что могло бы доставить вам удовольствие?

— Я была бы счастлива… если только я могу еще быть счастлива… покинуть Париж… Я хотела бы бежать отсюда в нашу родную Бретань… Там умереть, если не переживу своего горя.

— Зачем такие грустные мысли! Лучше думайте о жизни! Мы едем скоро в Америку. Господин Дэрош, отец Элизы, поручил мне просить вас отправиться вместе с нами и остаться навсегда среди нас, сделаться членами нашей семьи.

Искра надежды блеснула в глазах бедняжки.

— Как вы добры к нам, — прошептала она в умилении.

Пока они беседовали, Элиза тщетно пыталась завести разговор с Жако. Он отвечал ей или бессвязными фразами, или лаконично «да» и «нет».

— Скажите все-таки, Жако, как вы здесь очутились? Я никак не могу этого понять.

— Я встретил Леоннека, игравшего апельсинами, и пришел вместе с ним.

— Странное объяснение… Что с вами? Вы точно во сне.

— Я не во сне, а схожу с ума… Быть здесь, около нее, и чувствовать, что она ненавидит и презирает меня, от этого нетрудно потерять мой и без того небольшой разум…

Элиза от души жалела Жако. Боясь потерять удобный момент, она подошла к Колибри и стала умолять ее во имя их взаимной дружбы и любви простить Жако и помириться с ним.

Индианка вскочила со стула. Глаза ее сверкали — она была олицетворением гнева. В ней, очевидно, кипела ненависть к человеку, который насмеялся над ее любовью, но из-за сильной привязанности к своей названой сестре, она не хотела ее огорчать.

— Нет, ни за что… Жако подлец! — воскликнула она, сделав энергичный жест.

— Извините, мадемуазель, что я вмешиваюсь в ваши дела, — обратилась к Колибри г-жа Порник, — но между вами, очевидно, произошло какое-нибудь недоразумение: Жак Лефранк не может быть подлецом!

— Разве вы настолько близко знаете его, чтобы с уверенностью утверждать это?

— Человек, который с опасностью для жизни вытащил из Сены мою тонувшую дочь, не может быть подлецом.

На лице Колибри появилось выражение крайнего изумления, и голос ее смягчился:

— Как?.. Это он… Он спас Жанну?..

— Да, да… Я ему обязана жизнью и умоляю вас забудьте ваши недоразумения.

Две крупные слезы, первые, быть может, в ее жизни, выступили на глазах у индианки, и она сказала голосом, в котором слышались и гнев, и умиление:

— А… Вы меня победили!.. Я, индианка, становлюсь такой же слабой, как вы — слабые белые женщины… Жако, забудем все!

И она протянула ему руку.

Жако стремительно вскочил, порывисто схватил ее маленькую ручку и от волнения не мог ничего сказать.

— Колибри… Спасибо!.. — произнес он наконец. — Я страдал… Я хотел умереть…

— Ни слова о прошлом! Я все забыла! Но знай, что если это повторится, то ты меня больше не увидишь. Я сумею умереть по-индейски…

Жако молчал, но его взгляд красноречивее слов свидетельствовал о том, что творилось в его душе.

Элиза сияла, глядя на Жако и Колибри.

е желая их стеснять, она подсела к г-же Порник и заговорила с ней о деле, которое ей поручил отец.

— Жанна как-то мне говорила, — начала она, — что она охотно оставила бы Париж и вернулась бы в Бретань. Не разделяете ли вы ее желания покинуть Париж?

— О да, моя милая барышня, я готова хоть сейчас. Меня тянет в Бретань. Но, увы! бедность выгнала нас оттуда после смерти мужа. Пришлось бежать в Париж. Искать работы… Я стала прачкой, научила Жанну шить… Наши дела стали поправляться… Чувствовали себя даже счастливыми, как вдруг это ужасное горе…